Эллина Наумова - Игра в игру
Игнат Смирнов смотрел на замолчавшую бесстрастную Лизу Шелковникову с неподдельным ужасом. Слегка побледневшая и сильно обеспокоенная Маша тихо спросила:
– Мама, с тобой все в порядке? Хотя бы с нервами? Это же непереносимо. Ну да, китайцы говорят, только бы не жить в эпоху перемен. Да, миллионы людей лишились привычного статуса и обнищали, потеряли себя. Да, работай твоя писательница, скажем, в библиотеке хоть на десять ставок, ей светит крохотная пенсия. Сыну так и так придется ее содержать. Я трагедии не вижу с сидением на его шее. Она счастливица, у большинства малоимущих дети в двадцать лет получают копейки. А эта может себе позволить лечиться в частной клинике от алкоголизма. Потом творить и контактировать с издательствами. Зачем ты нагнетаешь отчаяние? Пощади тех, кто это пережил. По-твоему выходит, что талант – это проклятие и обладателя, и его близких, а не дар Божий. У тебя слишком убедительно получилось.
– Исповедально, – осторожно вставил Игнат. Взглянул на Машу и уважительно подумал: «Писательская дочка – складно глаголет».
– Значит, ощущение предельной откровенности есть? А это на самом деле исповедь, только не моя, – торопливо сказала Лиза. – Я не вправе открывать чья, поэтому и пишу от первого лица. Но поверь, Игнат, я не алкоголичка, никогда ею не была и за гранью нервного срыва не нахожусь. У Маши тоже наследственно здоровая психика, что она своей реакцией сейчас и доказала. Но героиня решится отправиться в наркологическую клинику. Там познакомится с богатым издателем, тоже пациентом, они полюбят друг друга, и оба восстанут из пепла. Я гарантирую счастливый конец. Именно потому, – повернулась она к дочери, – что в этой стране настрадались все под завязку.
– Конец? – изумилась явно не привыкшая легко переубеждаться Маша. – Мама, до второй главы после такого начала дойдет только закоренелый садомазохист.
– Я хотел бы сыграть ее сына, – вдруг мечтательно признался Игнат. – Я бы жалел ее и ненавидел.
– За что ненавидел? – живо поинтересовалась Лиза.
– За то, что ради меня, якобы обожаемого сыночка, не бросает пить. Какая же это материнская любовь? И вот я взрослею, мужаю и начинаю прозревать: ей деньги на водку нужны, а не я.
– Погоди, погоди, она многим пожертвовала, чтобы поднять своего мальчика. Алкоголизм – болезнь. Моя героиня хочет остановиться. Но самостоятельно уже не может.
– Болезнь, – мрачно согласился Игнат. – Настаиваешь на том, что она излечивается лекарствами в специализированной клинике. А после выписки оттуда реабилитацию облегчает новая любовь к мужчине. «Старая» любовь к сыну не считается, да? Мне уже давно прабабушка рассказывала. Жили-были пятеро малолетних детей – она средняя, их нежная мать и умеренно пьющий отец. Двадцатые годы, деревня, голод. Мать забеременела шестым, пошла к знахарке избавляться и через две недели умерла от заражения крови. Вдовец год, год, Лиза, напивался каждый день до невменяемости. Без единого выходного увеличивал дозу. Уходил с утра на трясущихся ногах и ночью приползал назад. Чем эти сироты питались, каково им было, прабабушка не описывала. Только крестилась и умывалась слезами. К вечеру, когда становилось невыносимо тоскливо и жутко, они все забирались в… как его… не подвал, а…
– Подпол, – завороженно подсказала Лиза, смакуя забытое, неизвестно как всплывшее в памяти слово.
– Точно, в подпол. И тихонько выли и шепотом причитали по матери. Однажды забыли закрыть крышку. Отец приволокся, заглянул. Несчастные дети чуть от страха внизу не умерли: у него сосуды полопались, и белки глаз были алыми. И еще он сильно качался. Их чудо спасло – упал бы вниз, себе шею свернул и их раздавил. Минуты три он на них смотрел. И тощие, с опухшими лицами, грязные маленькие оборванцы едва дышали. Потом отошел, рухнул в углу на пол и захрапел. Но с того момента до самой своей смерти лет тридцать не выпил ни капли. Пахал с рассвета до полуночи. Женился на какой-то вдове, чтобы за детьми ухаживала. У нее тоже трое ребятишек было. Он и своих и приемных поднял – выучил в училищах, женил, замуж выдал. Вот так.
– Игнат, я же героиню не оправдываю, – искренне смутилась Лиза. Актер сыграл прабабкино воспоминание только голосом и немолодежной манерой речи, а писательнице даже зябко стало от его вдохновения. – У каждого регулярно возникают поводы запить, уйти из действительности, но большинство держится. Я ее просто жалею.
– А я больше не могу-у-у, – призналась Маша. – Вы – два сапога пара. Господи, зачем дети в этот самый подпол залезали?
– Отец лупил, если заставал их плачущими, – объяснил Игнат. – И еще прабабка странно говорила о матери. Понимала – рожать в голод было нельзя, все ходили к знахаркам на аборты, часто умирали. Но, знаете, винила она покойницу за то, что в такое-то время не отказала мужу, забеременела, рискнула и оставила свой выводок сиротствовать.
Его невеста разрыдалась. Жених обнял ее и принялся еле слышно успокаивать. Но где-то в глубине себя был доволен произведенным на женщин впечатлением.
– Двадцатые годы, – задумчиво протянула Лиза. – Почти век прошел. Слушайте, а которая моя героиня в списке с учетом революции семнадцатого? Даже не по себе.
– Мне от другого не по себе, – серьезно откликнулся Игнат. – Впервые с тех пор, как я услышал ту историю, возникла причина ее рассказать. Некому было. И незачем.
– Ну, пожалуйста, не нагнетайте безысходность, – взмолилась Маша. – Почему люди искусства вечно ищут страданий? Банальное плохое настроение раздувают в отчаяние? Вы когда-нибудь радуетесь?
– А то нет, – печально ответила Лиза. – Только скажи, что в страданиях и отчаянии мы были неподражаемы…
– И из нас попрет позитив, – весело заверил Игнат.
– Люди, опомнитесь! – призвала Маша угрожающим голосом, будто давала матери и жениху последний шанс выжить. – Читатель и зритель хочет отвлечься от невезухи и бедности. Он склонен мечтать, а не надеяться, веселиться, а не радоваться, получать удовольствие и не обретать благодать аскезой. Искусство сейчас – плацебо, пустышка, обманка. Но ведь облегчает боль.
Лиза, прекрасно освоившая границы терпения дочери, почувствовала, что пора закругляться.
– Спасибо вам, ребята, – растроганно проворчала она. – Честно, не ожидала, что вас моя писанина заденет. Я еще поразмышляю у себя в комнате. А вы развлекайтесь. Пока, Игнат. Отдельная благодарность за образ твоего сильного прапрадеда.
Она легко выскочила из кресла, в которое, пока читала, незаметно для себя и слушателей забралась с ногами, и оставила жениха с невестой в покое.
Маша искоса поглядывала на Игната, будто впервые увидела. Желание сыграть компьютерного гения, который в студенчестве гребет деньги лопатой, ей нравилось. Но сына сломленной неудачами алкоголички, жертвы собственных амбиций и смены государственного строя? «Это судьба, – думала она. – Вероятно, я люблю не просто маму, а маму-выдумщицу, маму-сочинительницу. И замуж выйду за ей подобного типа. И папочке моему подобного тоже, между прочим. Он, когда эскизы рисует, на этом свете отсутствует. Только мне необходимо специализироваться в психиатрии, терапевт им всем не помощник».
