Нелли Осипова - Итальянское каприччио, или Странности любви
— Это-то я понял. Мне неясно другое… Она снова не дала ему договорить:
— Спрашивай — отвечаем!
Николай взял ее руку и терпеливо, сдерживая себя, чтобы не раздражаться, сказал:
— Анечка, не стоит сердиться на меня из-за какого-то обеда. Давай посидим немного и поедем ко мне, там полный холодильник и вино еще осталось — все налегали на водку, а вино почти нетронуто.
Аня повернулась к нему лицом, вскинула голову и посмотрела прямо в глаза. Она хотела сказать ему, что дело не в обеде, а в том, что он просто не хочет знакомиться с ее родителями, да и прежде не хотел, приводя всякие доводы и отговорки. На самом деле это было продуманное нежелание хоть чем-то связать себя, даже негласными обязательствами.
С провинциальной наивностью он полагал, что если пришел в дом, познакомился с родителями, то вроде бы вступил на нижнюю ступень лестницы, восходящей к браку. Она нутром чувствовала его настроение, но никогда не признавалась ни себе, ни Ленке, хотя та и твердила не раз: «Не нравится мне, что он в дом к вам не ходит», на что Аня всегда отшучивалась: «Ерунда, просто боится привыкать к домашним обедам». Возможно, он думал, что проявляет высшую порядочность — мол, ничего не обещал, не обманывал даже в малом. Скорее всего так и есть, предположила она, только зачем он пытается сейчас свести все к проблеме обеда? Как-то пошло, низко, да просто непорядочно, тем более, зная ее, он не может даже предположить, что она не понимает подоплеки всего.
— Так что, поехали? — спросил он, будто на самом деле ничего не понимал.
Она молча покачала головой.
— Ну скажи же что-нибудь! — не выдержал Николай.
— Тише, здесь люди.
— Ну тогда поедем ко мне, поговорим нормально.
— Что ты хочешь услышать от меня? Что я люблю тебя, что не знаю, как буду жить после твоего отъезда? Ведь ты все знаешь…
— Аня, — произнес он тихо, продолжая держать ее за руку, — я тоже люблю тебя, но ты должна понять, что сейчас мне нечего предложить — они только обещают комнатушку в аспирантском общежитии и скорее всего с подселением. Я не могу взять тебя с собой.
«Зачем меня брать с собой? — хотелось ей крикнуть. — Ты только позови! Я сама поеду, помчусь за тобой куда угодно! Не в пустыню ведь — в Академгородок. Если нужно, Пропущу год учебы, пойду работать, будем снимать комнату… Да мало ли что… А разве я не буду тебе нужна, когда ты засядешь за докторскую?»
Ничего этого она не сказала, молча встала, освободив руку, пошла, не глядя, к Охотному ряду. Николай последовал за ней. На выходе из скверика он вдруг сказал ей то, что, видимо, больше всего его заботило:
— Пойми, я не могу быть подлецом — наобещать сейчас с три короба и потом подвести тебя, не сдержать слова.
— Я понимаю. Только зря ты так разволновался — у меня к тебе нет никаких претензий. Ты все правильно сделал.
Он словно приободрился. В своем желании уйти от конфликта и любых осложнений Николай не понимал или не хотел понимать, что теряет Аню навсегда.
— Конечно, я мог бы остаться здесь, на кафедре. Шеф все сделал для этого. Но в Москве я буду одним из многих…
— А там — первый парень на деревне? Так? — уже с некоторой злостью спросила Аня.
— Я бы не сказал, что Новосибирский Академгородок и его вузы — деревня. Но там мне легче будет пробиться и достичь успеха. Я напишу тебе… я буду писать…
— Конечно, — ответила Аня и подумала, что человек, которому она посвятила почти год своей жизни и готова делать это до конца своих дней, обходится сейчас с ней как с вещью. Правда, ценной, нужной ему вещью, но в данный момент обременительной. Словно он сдает ее в камеру хранения на бессрочное пребывание в ней и возьмет, когда потребуется.
— В конце концов не за границу же я уезжаю насовсем — будут какие-то конференции, командировки, контакты с МГУ и нашим институтом, мы будем встречаться, — словно в подтверждение ее мыслям подвел итог Николай.
Она понимала: это конец.
Первого июня, в день отъезда Николая, несмотря на уговоры Лены не провожать его, Аня все-таки поехала на вокзал. Улыбалась, что-то говорила, кажется, даже острила, поцеловала Николая, помахала рукой, а вернувшись домой, не пошла к Ленке, а проревела до ночи, кусая подушку…
Отец и мать конечно же обо всем догадывались, но молчали, тихонько ходили мимо ее закрытой двери и тяжело вздыхали, так и не решаясь войти.
«Вздыхают, — подумала Аня, — а сами, наверное, рады, что я не уехала, осталась с ними…»
Родители легли спать. Аня оторвалась от мокрой подушки и пошла в ванную. Взглянула на себя в зеркало и даже улыбнулась: волосы сбились, лицо опухшее, глаза красные — только людей пугать. Она пустила воду, разделась, взяла станочек безопасной бритвы и стала менять лезвие. Дверь в ванную она не запирала и из-за шума воды не услышала, как вошла мать.
— Девочка моя… — Голос матери дрожал, она протянула руку и взяла у Ани лезвие бритвы.
Аня сначала растерялась, но потом, когда поняла, представила тот ужас, который должна была пережить мать. Она обняла ее.
— Мама, мамочка, родная моя… Неужели ты могла подумать, что я… из-за этого…
Они так и стояли в ванной, обнявшись, и обе плакали.
— Я просто хочу почистить перышки, побрить подмышки и все такое. Завтра я буду в полном порядке. Иди спать, не волнуй папу… иди, мама.
Мать ушла.
Аня долго лежала в теплой ванне, понемногу успокаиваясь. Ей вспомнилось, как Лена в первые дни в колхозе категорически отозвалась о Николае — прагматик и рационалист. Так оно и было, только она поняла это позже Лены… А если бы поняла раньше, разве что-нибудь изменилось бы? Пожалуй, нет. Что должно было случиться, то случилось… Он вел себя с ней искренне, не врал, но и ничего не обещал. Просто в данный момент она не вписывается в его жизненные честолюбивые планы.
И вдруг со всей ужасающей отчетливостью Аня осознала, что наступил конец ее любви, что они никогда больше не будут вместе, что такой светлый, такой счастливый период в ее жизни закончился, и она снова заплакала…
Заснула она только под утро. Сквозь сон слышала, как ушли на работу родители, но окончательно так и не проснулась. Только когда вернулась с работы мать, Аня с трудом продрала глаза. С тяжелой головой и полным безразличием ко всему окружающему она все-таки дала себя уговорить и села вместе с мамой ужинать. Потом вернулся отец, спустилась к ним Лена…
Все попытки Лены разговорить ее она пресекла.
— Постарайся понять меня: я не хочу завалить весеннюю сессию. Сейчас в ней мое спасение, моя соломинка. Обо всем потом, ладно?
Лене ничего другого не оставалось, как согласиться. Она только спросила подругу:
— Ты что — железная?
