Кейтлин Крюс - Вожделенная награда
— Я имею в виду, что ты не подходишь под классическое определение любовницы, — сказал он. — Мне стоило сразу понять, что ничего не получится, как только ты подошла и попросилась ко мне.
— Почему же? — спросила она, заливаясь едва заметным румянцем.
— Потому что не принято проситься в любовницы, — мягко ответил он. — Женщинам это не нужно. Они по природе своей либо любовницы, либо нет, это всегда заметно. — Его восхищало, как хорошо ей удается держать эмоции под контролем: ее выдавала только бьющаяся у глаза жилка и легкое дрожание губ. — Инициатива исходит от меня.
— Думаю, я поняла тебя, — сухо сказала она. — Не нужно развивать свою мысль. Что же дальше, Никос? Разбор полетов каждый раз, когда мы…
— Ты не поняла меня, — перебил он, жестко глядя ей в глаза. — Я пытаюсь объяснить то, что тебя ни в коем случае не должно удивить. Ты правда думаешь, что я не знаю, что ты совсем не хотела становиться моей любовницей?
Она замерла.
— Не понимаю, о чем ты, — сказала она, помолчав.
Он подозревал, что будь на ее месте другая женщина, она начала бы заикаться.
— Понимаешь. — Он изогнул бровь. — Не волнуйся, Тристанна. Я знаю, что тебе было нужно.
— Вот как? — Она сглотнула и вздернула подбородок. — В таком случае просвети меня. Я думала, что ясно дала понять, чего хочу, и результат меня полностью удовлетворил.
Он помедлил, позволив себе насладиться моментом. Ему доставляло огромное удовольствие видеть страх в ее глазах, который она старалась подавить, взвинченность, выражавшуюся в неосознанных движениях: казалось, что она вот-вот начнет переминаться с ноги на ногу и покусывать губу.
— Я больше не могу держать тебя у себя как свою любовницу, Тристанна, — тихо сказал он наконец. — У тебя получается отвратительно.
— Чудесно, — ровным голосом ответила она, и он спросил себя, чего ей стоило сохранять равнодушное выражение лица. — Я, конечно, раздавлена.
Он чуть не рассмеялся от того, сколько яда она вложила в последнюю реплику. Эта женщина бьется до последнего, она будет продолжать идти, пока не упадет замертво, и это восхищало его против воли и напоминало его самого в молодости.
— Дурочка, — сказал он. — Я не собираюсь бросать тебя.
— Правда? — сухо спросила она; что-то мелькнуло в ее глазах — облегчение? Раздражение? — Трудно поверить в это после того, как ты так тщательно перечислил мои недостатки и свои ожидания, которые я не оправдала. Или это твой собственный способ выражения привязанности? Очень мило.
— Не можешь удержаться, да? — спросил он почти мягко, подходя к ней. Он коснулся ее губ, с которых срывались такие глупые слова, которые издевались над ним и раздражали его, о которых он так часто думал, когда ее не было рядом. — Будешь язвить до самой смерти, не важно, какой ценой.
Она не отстранилась и не задрожала от его прикосновения, но ему показалось, что это далось ей тяжело. Их взгляды встретились.
— К чему этот разговор? — тихо спросила она.
Он больше не мог откладывать. Что-то мощное пронеслось по его телу. Месть, сказал он себе, наконец-то он отомстит. И все-таки это было больше похоже на насущную необходимость, чем на тактический ход, хоть он и не позволил себе обдумать это ощущение.
— Выходи за меня, — сказал он.
— О, — только и смогла сказать Тристанна.
Мысли разбегались, сердце бешено стучало. К своему удивлению, она не отступила, не упала в обморок, а продолжала спокойно стоять посреди дворика, все еще разгоряченная путешествием по скалам и сердитым разговором. А может быть, только этим последним внезапным поворотом.
— Я не встану на колени, Тристанна, — высокомерно сказал он, — и стихов читать не буду.
Она не могла нормально думать, и это было плохо, потому что если она не может думать, чувства возьмут верх, и это будут неправильные чувства. Она не хотела ощущать то, что сейчас текло по венам, наполняя ее тело, делая ее легкой, как сухой лист. Безумное, застилающее все счастье поглотило ее, на мгновение выбивая из реальности. Мучительно сладкая мысль о том, что этот человек действительно может стать ее, хотя она всегда знала, что этого не будет никогда, пробудила настойчивую надежду, существование которой она никогда не осознавала. Как приятно было представить, пусть на долю секунды, что она не обманывает его, что делает предложение ей, настоящей Тристанне, а не той, кого она пыталась изображать. Он думал, что у нее ничего не получалось, но он представления не имел, как часто ей приходилось изменять себе, чтобы попасть сюда.
— Если бы я был кем-то другим, — сказал он наконец, и его взгляд стал жестче, — меня бы обеспокоило твое молчание.
Она все еще не могла собраться с мыслями, сердце все никак не успокаивалось, тело словно сковало цепями. Питер точно сошел бы с ума от счастья, узнав, что Никос хочет сделать ее своей женой. Выдать сестру за богача, на которого в случае чего можно финансово опереться, — все, о чем он давно мечтал, как и их отец. Это решит все ее проблемы. Никос поможет ее матери, оплатит долги и лечение. Питер наконец отвяжется от нее: вряд ли она будет нужна ему, если он осмелится обращаться к Никосу напрямую.
— Ты слишком долго думаешь, — сказал Никос, наклонив голову и разглядывая ее. — О чем тут думать, Тристанна? Мы оба знаем, что двух вариантов быть не может.
Если бы только она не любила его! Но она любила, с его раздражающим высокомерием и требовательностью. Она любила то, как он шел по жизни, решительно прокладывая себе путь с помощью внешних и внутренних качеств. Любила то, как нежно он иногда обнимал ее, хотя знала, что он никогда не признает существование каких-то теплых чувств к ней или вообще каких-то чувств, если бы она решилась спросить его. Любила то, как он говорил о своем прошлом, как будто ему не было больно, как будто не оно сделало из него то, кем он есть сейчас. Каждый вздох, каждое движение карандаша, каждое прикосновение было проникнуто любовью. Она любила его сильнее, чем кого бы то ни было в ее жизни, сильнее, чем могла выразить словами, и она не могла выйти за него, потому что все, что она говорила ему, было ложью.
Он не сказал, что любит ее; она знала, что и не скажет. Язык их тел был красноречивее слов. Ему не обязательно было чувствовать то же, что чувствует она. Она даже сомневалась, способен ли он на это, даже если вдруг захочет испытать что-то подобное, на что сам наложил запрет. Каждая ее клетка бунтовала против того, что она должна была сделать, она почти задыхалась, но выхода не было. Глаза защипало, но она не заплачет.
— Я не могу, — сказала она наконец.
