Дэвид Николс - Один день
И вот во второй день отпуска, не нарушив пока ни единого правила, они лежали на палубе допотопного ржавого парома, который, пыхтя, тащился с Родоса к островам Додеканес. Первый вечер они провели в старом городе, пили сладкие коктейли, которые подавали в выскобленных ананасах, и всё не могли перестать улыбаться от новизны происходящего. Паром ушел с Родоса затемно, и теперь, в девять утра, он и она тихо лежали с похмельной головой; вибрация мотора отдавалась в их вспученных булькающих животах, и они ели апельсины, молча читали, молча сгорали, абсолютно счастливые в молчаливой компании друг друга.
Декстер сломался первым, вздохнул и положил книгу на грудь — «Лолиту» Набокова, подарок от Эммы, которая самоназначилась ответственной за пляжное чтение, в результате чего целая куча книг, настоящая мобильная библиотека, заняла почти весь чемодан.
Прошла минута. Он снова многозначительно вздохнул.
— Что с тобой? — спросила Эмма, не отрываясь от «Идиота» Достоевского.
— Не могу это читать.
— Это шедевр литературы.
— У меня от него голова болит.
— Надо было взять какую-нибудь книжку с картинками.
— О, в целом мне нравится…
— «Очень голодная гусеница»[15] тебе бы подошла.
— …просто она однообразная какая-то. Какой-то чувак все время рассуждает о том, какой он озабоченный.
— А мне казалось, ты найдешь в этом что-то созвучное для себя. — Она приподняла очки. — Это очень эротичная книга, Декс.
— Разве что для любителей маленьких девочек.
— Напомни-ка, за что тебя уволили из английской школы в Риме?
— Эм, ей было двадцать, сколько раз можно повторять!
— Тогда спи. — Она взяла свой русский роман. — Фарисей.
Он снова откинулся на рюкзак, но рядом присели двое, закрыв ему солнце. Девушка была симпатичной, хоть и дерганой, а парень был крупным, светлокожим, почти снежно-белым на утреннем солнце.
— Простите… — произнесла девчонка с деревенским акцентом.
Декстер прикрыл глаза рукой и широко улыбнулся:
— Привет.
— Вы не тот парень с телевидения?
— Возможно, — ответил Декстер, снял солнцезащитные очки и, рисуясь, тряхнул головой. Эмма простонала.
— Как это шоу называется? «зашибись!» — Название его шоу всегда писалось с маленькой буквы: заглавные временно вышли из моды.
Декстер поднял руку:
— Виновен!
Эмма прыснула, и Декстер одарил ее уничтожающим взглядом.
— Книжка смешная, — пояснила она, помахав томиком Достоевского.
— А я так и знала, что видела вас по телевизору! — Девушка толкнула локтем своего спутника. — Ну, что я тебе говорила?
Розовощекий смущенно поежился и что-то пробормотал. Повисла тишина. Декстер услышал пыхтение моторов и понял, что раскрытая «Лолита» по-прежнему лежит у него на груди. Он тихонько сунул книгу в сумку.
— Так вы отдыхать приехали? — спросил он. Вопрос был риторический, зато это позволило ему вжиться в свой телевизионный имидж классного простого парня, которого ты только что встретил в баре.
— Да, — вяло сказал розовощекий.
Снова тишина.
— Моя подруга Эмма.
Эмма взглянула на них поверх очков:
— Привет.
Девушка прищурилась:
— Вы тоже работаете на телевидении?
— Я? О боже, нет. Хотя мечтаю об этом.
— Эмма работает в «Межународной амнистии», — с гордостью объявил Декстер, опустив руку ей на плечо.
— По совместительству. А так я в ресторанном бизнесе.
— Она менеджер в ресторане. Но собирается уйти. С сентября Эмма будет учиться на педагога, верно, Эм?
Эмма пронзила его взглядом:
— Почему ты так странно разговариваешь?
— Как странно? — Декстер рассмеялся, делая вид, что не понимает. Но парень с девушкой смущенно переминались с ноги на ногу, при этом заглядывая за борт — будто раздумывали, а не спрыгнуть ли им часом. Декстер понял, что пора заканчивать интервью. — Значит, увидимся на пляже? Может, выпьем вместе пивка. — Ребята улыбнулись и вернулись на свои места.
Декстер никогда не стремился быть знаменитым, но ему всегда хотелось добиться успеха, а какой смысл это делать, если никто не узнает? Люди должны об этом знать. Теперь, когда к нему пришла слава, все встало на свои места, словно известность была естественным продолжением школьной популярности. Не хотел он становиться и телеведущим, — впрочем, если спросить любого телеведущего, то окажется, что никто из них этого не хотел, — но обрадовался, когда ему сказали, что у него талант. Его первое появление перед камерой было похоже на то, как если бы он впервые в жизни сел за фортепьяно, и вдруг обнаружилось, что он виртуоз. Сама программа была не столь серьезной, как другие, над которыми он работал, и состояла всего лишь из нескольких живых выступлений, премьер видеоклипов и интервью со звездами. Признаться, эта работа не была сложной — от него требовалось лишь смотреть в камеру да время от времени покрикивать «Оторвемся!». Но это получалось у него так хорошо, так красиво, так впечатляюще.
Однако публичное признание было ему в новинку. Зная себя, он понимал, что обладает склонностью к тому, что Эмма называла «идиотской самовлюбленностью», и потому наедине с собой тренировался принимать правильное выражение лица. Декстеру не хотелось казаться неестественным или напыщенным, поэтому он научился делать лицо, словно говорившее собеседнику: подумаешь, телевидение — ничего такого. Именно такое выражение было у него сейчас, когда он надел очки и снова взялся за книгу.
Эмма с любопытством наблюдала за его представлением: как он старается казаться беззаботным, но при этом слегка раздувает ноздри и улыбается краешками губ. Она сдвинула очки на лоб:
— Ты же не изменишься, верно?
— Отчего?
— Оттого, что ты теперь знаменитость, хоть и малюсенькая…
— Ненавижу это слово — знаменитость.
— О, а как ты предпочитаешь именоваться? Звездой?
— Как насчет легендарного Декстера?
— Предпочитаю Декстера, который меня достал. Точно, как насчет Декстера, который меня достал?
— Завязывай, а, сестренка?
— Не мог бы ты прекратить?
— Что?
— Уличный жаргон, вот что. Ты же ходил в частную школу для богатеньких мальчиков, забыл?
— А я вовсе не говорю на жаргоне.
— Говоришь, когда превращаешься в мистера Телезвезду. Как будто ты продавец с рыбного рынка, который на минутку оставил свой прилавок, чтобы снять это модное телешоу!
— А ты говоришь с йоркширским акцентом, между прочим!
