После развода. Новая семья предателя (СИ) - Арская Арина

Нет в груди жалости, любви, печали или вины.

Ничего нет.

В прошлый раз я ожил после крови на своих руках, но в этот раз, наверное, меня ничего не спасет, ведь дома меня не ждет жена и две дочери.

Наташа и ее бабушка решили, что они сами умные и хитровыебанные, но спасибо внимательному фельдшеру скорой помощи, которая, пока ее не пускали к “роженице”, осмотрела кухню.

И нашла то, что пытались спрятать. Во влажной марле на дне мусорного ведра фельдшер отыскала комок трав, из которых вероятно заварили чай. Под угрозами, что Наташа сама умрет, если не скажет, что за сбор она сегодня вечером выпила, было выбито признание.

Болотная мята, чистец, полынь, змеевик и куча другой травы, о которой я в первый раз слышал.

Наташа решила, что я пиздабол, когда сказал, что если она вздумает опять меня нагнуть, то я буду жестким.

Женщины почему-то часто не воспринимают слова мужчин всерьез и думают, что в силах перехватить у них контроль над ситуацией. Или даже наказать.

Зря я ее не запер в каком-нибудь подвале и не приковал к кровати, чтобы не могла даже дернуться лишний раз.

Я решил, что это слишком.

Она же не такая тупая, чтобы пойти против меня после серьезного разговора, в которой я обрисовал, что ее ждет, если она будет “плохой девочкой”.

Но нет, она тупая, а я дал слабину, когда подумал, что в привычной обстановке, пусть и под контролем, беременность пройдет спокойно.

Нет, я не хотел этого ребенка, но после взгляда на эту жуткую “куколку” в проводах и тонких трубках, у меня все оборвалось и заледенело.

Если девочка сегодня умрет, то исполню свои угрозы.

— Папа? — раздается тихий голосок Алины.

Он меня оглушает, а затем следует удар сердца, который будто пробивает толстый панцирь льда.

Потом за ударом сердца у меня перехватывает дыхание и сдавливает грудь.

— Пап? — это Варя.

Почему они здесь.

У меня в глазах на секунду темнеет, и я медленно выдыхаю не в силах сказать ни слова.

У “куколки” в желтой шапочке дергается ее крошечная ладошка.

— Девочки, вы не должны… — мой голос сдавленный и хриплый, — не должны быть тут…

Мне бы потребовать, чтобы их увели, но я не могу. Язык стал свинцовым и не слушается.

Алина и Варя встают с двух сторон от меня и смотрят на инкубатор. Молчат. Поднимает ко мне свои испуганные бледные лица. Несколько секунд задерживают на моем лице взгляды и вновь смотрят на “куколку”.

Боль в груди нарастает, и мне дышать все сложнее и сложнее.

— Она такая маленькая, — шепчет Варя.

— Очень маленькая, — тихо отзывается Алина.

А потом они несмело приобнимают меня, и мне кажется, что я сейчас умру.

Лера должна была увезти их к себе, но они здесь. Рядом. Теплые и родные.

Я знаю, что Лера могла этой ночью порвать связь между мной и дочерьми, которых было легко качнуть в сторону ненависти после моих слов, что Наташа родила и что я еду в больницу.

Но она их привезла.

Почему?

Дочки сжимают мои ладони, а я все молчу и молчу, потому что если открою рот, то из меня что-то вырвется.

Боль, вина, сожаление, страх и отчаяние.

Они пробились в мою душу через трещины, которые пробежали от тихих голосов моих дочерей.

— Мама осталась там… с твоими бандитами… — сипит Алинка.

Она не оставила меня.

Я бы застыл в этой темноте, но сейчас есть шанс, что новый выдохом сорвется в рев, от которого вылетят стекла.

— И твои бандиты очень вежливыми были, — Варя шмыгает и прижимает свободную ладошку к глазам, из которых льются слезы.

Я забылся.

Я думал, что имею право. Что мне дозволено, но не подумал о последствиях, и о том, что на пепелище моей жизни будет лежать недоношенная крошка в желтой шапочке и белой распашонке, что ей велика.

— Девочки…

Закрываю глаза и медленно выдыхаю.

— Я вас люблю.

Дети должны рождаться в любви и во светлом ожидании чуда, но “куколке” не повезло. Охуеть как не повезло.

Ни с матерью, ни с отцом.

Она результат похоти, вседозволенности и желания обогатиться. Сердце бьется, и его перетягивают острые струны жалости и вот-вот его разрежут на шматки.

И ее путь начался с яда и боли.

— Как ее зовут, — спрашивает Варя едва слышно. — У нее есть имя?

***

Важное объявление. Я не стану терпеть грязи и агрессии в сторону детей. Если не согласны, то я не ваш автор. Буду банить и удалять из обсуждения.

Глава 38. Тупая шалава

— Это хорошо, что вы, Валерия, приехали, — заявляет Святой Валентин, выдыхая сигаретный дым в ночное небо.

— Почему?

— Потому что жена должна быть с мужем, — безапелляционно заявляет и вновь глубоко затягивается сигаретой.

Никогда не курила, но почему-то сейчас кажется, что именно она меня и успокоит.

— Бывшая жена, — отвечаю я. — Я — бывшая жена.

— Ну, бывшая, — пожимает плечами.

— Да и не рядом я, — перевязываю платок на голове. — Я только дочерей привезла.

— Это и есть рядом. Это важно.

Точно, надо закурить, а то Валентин так смачно затягивается, что самой хочется.

Молча протягиваю руку, глядя на горящие окна роддома.

— Что? — недоумевает Валентин.

— Хочу покурить, — вздыхаю. — Одолжи сигарету.

Закусив сигарету в зубах, Валентин лезет в карман куртки и через несколько секунд прикуривает мне синей зажигалкой.

Я делаю затяжку, которая обжигает легкие, и я кашляю. Сильно, аж захлебываюсь.

— Как ты это делаешь?!

Пытаюсь отдышаться и вновь упрямо тяну сигарету ко рту.

— Не надо, — неуверенно говорит Валентин.

Я опять кашляю, и сигарету у меня забирают.

— Какой ужас… — дышу, прижав руку к груди и немного наклонившись вперед. — Фу. Так и сдохнуть можно.

— Можно, конечно, — Валентин задумчиво смотрит на горящий кончик сигареты и выбрасывает ее в сторону. — Кто-то и умирает.

Минута молчания, и я тихо спрашиваю:

— Что могла Наташа сделать?

Валентин чешет щеку и вздыхает. Он не хочет говорить о Наташе, и вся эта ситуация его явно напрягает похуже перестрелок в подворотне. В перестрелке все понятно. Пристрелят — умрешь, а тут все куда сложнее и даже страшнее, потому что речь идет о женской жестокости к родному ребенку.

— Она что-то выпила, Валерия. Зачем? Без понятия, — качает головой. — Она просто тупая шалава, которую надо живьем закопать в выгребной яме.

Кривится и передергивает плечами:

— Не забивайте себе этим голову.

Если она себе и ребенку действительно целенаправленно навредила, то Роман это просто так без последствий не оставит.

На что она рассчитывала?

На то, что при кровотечении и угрозе выкидыша Роман проникнется к ней беспокойством и нежностью?

На этот вопрос сможет ответить только она, но есть ли мне смысл сейчас с ней беседовать и выяснять мотивацию подобного дурного поступка, который может теперь стоить жизни ее отца и брата.

Но неужели я буду так и стоять на парковке и дышать морозным воздухом, в который вплелся терпкий табачный дым?

— Меня к ней не пустят? — спрашиваю я.

Жует губы и задумчиво скребет кадык:

— Гром не запрещал пускать вас к ней… Потому что, наверное, не думал, что вы приедите. По-хорошему, надо ему позвонить и спросить.

— Нет, не надо.

Я хочу понять Наташу, как женщину.

Роды Алины провернули мои мозги в фарш, и я не была сама собой. Может, и у Наташи на фоне стресса поехала кукушка, а Рома на волне ярости и ненависти убьет двух человек.

Это как бы не мое дело, но…

Сейчас многое зависит от меня. Я это чувствую женским нутром, которое орет, что надо бывшего мужа спасать.

Да, именно спасать. Я не могу позволить чудовищу окончательно озвереть в своей злобе, отчаянии и бессилии, потому что у нас дочери, а они не простят мне моего слабоволия.