Что, если? (СИ) - Резник Юлия

Имана бросается к снегоходу, стоит тому остановиться. Здоровается радостно. Сбивчиво объясняет, что приключилось. Хотя ничего объяснять Виктору и не надо. Он и сюда-то выдвинулся только потому, что увидел, как рухнул их вертолет. А вот что действительно изумляет мужчину, так это то, что в аварии пострадала его давняя знакомая. Встречи при таких обстоятельствах никто из них, конечно, не ожидал.

– Мы до вашего балка и сами дойдем. Вы, главное, его до поселка довезите. – Имана кивает на немного оклемавшегося, но все так же не понимающего, что произошло, пилота. – У вас вроде был фельдшер?

– Был-был, – кивает Виктор Палыч. – Давай его сюда тащи…

– Потянет-то ваш Буран такую ношу?

– Еще как! Хорошо, снег не сошел, – одаривает Глухова белоснежной улыбкой их спасатель. – Стадо тогда на вас.

– Конечно, Виктор Палыч. Спасибо. Пока не вернетесь, будем их охранять. Герман Анастасыч?

Герман, который как раз водружал пилота на предусмотрительно прихваченные сани, оборачивается.

– Да?

– Вы номер Николая Михалыча помните наизусть? У Виктора Палыча будет возможность передать ему весточку. В деревне есть спутниковый интернет.

Глухов кивает, в очередной раз удивляясь тому, какая из них с девчонкой вышла команда. Как-то дополняют они друг друга, совпадая как две половинки разорванной надвое фотографии. Если он что-то упускает из виду, она держит. Если она чего-то не замечает, он непременно узрит.

– Вот, запишите!

Виктор Палыч достает из кармашка традиционной, сшитой из оленьего меха куртки маленький блокнотик и огрызок карандаша. Глухов записывает номер начбеза. И на этом они прощаются. Медлить больше нельзя ни в коем случае. Перед тем как уехать, оленевод оставляет им поистине царский дар – термос крепкого сладкого чая с добавлением местных трав и ягод.

– Долго-то идти?

– Часов пять. Лишь бы затемно успеть. Хорошо, что вы не в костюме.

– Да уж. В костюме я бы тут околел в два счета.

Идут прямо по следам снегохода. Карты не надо.

– Выходит, не просто так ты паниковала.

– Да…

– А я опять отделался легким испугом. Еще одна жизнь минус…

– Еще одна?

– Ну, знаешь, как у кошек. Говорят, у них девять жизней.

– И сколько по такой логике осталось у вас?

Глухов отбрехивается:

– Да кто ж их считает?

И эта фальшь в конструктив их отношений никак не вписывается. Потому разговор как-то сразу сходит на нет. Снег отвратительный. Рыхлый, тяжелый – каша. Если бы не колея, пришлось бы им совсем туго. Зато почти не холодно. Скорее даже жарко. По спине тонкими струйками льется пот.

Часа через два останавливаются на привал. У Иманы в рюкзаке небольшая пенка находится. Есть возможность хоть чуть-чуть отдохнуть, присев. Чай по-прежнему крепок и ароматен. И если просто вот так сидеть, чуть прикрыв глаза и отбросив мысли о том, как они здесь очутились, можно даже ощутить счастье. Ну, ведь красота, а? Солнышко припекает в лицо, птички поют, и никуда, вот вообще никуда не надо спешить. Все. Нет больше обязательств и планов. И ответственности ни перед кем нет. Разве только перед собой… Уж выжить-то он точно должен.

– Отойду на пару минут. Не оборачивайся, если не хочешь увидеть, как я поливаю снег.

– Писайте против ветра.

– Шутишь?

– Олени обожают человеческую мочу. Не хватало, чтобы они набежали.

– Господи Иисусе.

Журчит. Неловко.

– Это как-то связано с содержанием солей?

– Ах-ха. В диете оленя соли практически нет. На побережье они получают ее, когда пьют морскую воду. Вдали с этим гораздо сложнее. Надо заметить, своей они тоже не чураются.

– Все. Хватит. Я понял.

Имана прячет улыбку. Закручивает термос и встает.

– Чего лыбишься? Отвратительная привычка.

– Зато моча позволяет сделать оленей послушными.

– Даже знать не хочу, при помощи чего, – закатывает глаза Глухов. – Но меня радует, что ты в этом разбираешься. Если бы за стадом предстояло приглядывать мне, искали бы мы их потом по всей тундре.

– Нам только ночь продержаться. Следов волков я пока не видела. Но это ни о чем не говорит. Песец вон, смотрите… И еще один.

Глухов только головой качает. И почему он решил, что она не заметила? Имана вон сколько раз доказывала, что видит вообще все-все!

– А что, правда, что песец может завалить оленя?

– Бывало всякое. Но, как правило, они, конечно, нападают на пыжиков.

– Пыжиков?

– Так называют новорожденных оленят. Осторожно. Здесь топко…

Обсуждают всякие глупости. Глухов поощряет, выводит дальше на разговор. Даже если Имана рассказывает ему то, что он и так знает. Все же выживанию в экстремальных условиях он обучен. И ему знакомы повадки зверей. Например, для Глухова не секрет, что те же волки лучше видят движущуюся цель. Но когда Имана принимается рассказывать о том, как зрение серого отличается от человеческого, он просто слушает ее и не перебивает. Уж очень у нее приятный голос. Кажется, за ним он может идти столько, сколько понадобится, несмотря на усталость, которую, если честно, уже едва получается превозмогать. Идет на голом упрямстве и силе. За счет чего держится Имана, вообще непонятно.

– Привал.

– Может, уже дойдем?

– Нет. Надо выпить чаю и перекусить.

Тянется к своему рюкзаку, который Глухов, как истинный джентльмен, все это время тащит на себе, и достает из его недр питательный батончик. Герман недоверчиво наблюдает за каждым ее жестом. Ветер треплет выбившиеся из-под шапки волосы. И это так красиво. Она… на фоне этой дикой северной природы. Будто неотъемлемая ее часть.

Почувствовав, что он пялится, Имана не спеша оборачивается. На какую-то долю секунды их взгляды сталкиваются и отскакивают друг от друга, как частицы в момент большого взрыва. Да это и есть рождение новой вселенной. По крайней мере, Глухов это так ощущает. И стоит он абсолютно завороженный, когда она вскидывает руку с зажатым в ней пистолетом и решительно жмет на курок.

Глава 16

Выстрел служит спусковым крючком для тысячи других звуков. Это только кажется, что тундра – абсолютно пустынный край. На деле она кишит живностью. Потревоженное зверье заполошно встряхивается. Птицы, хлопая крыльями, устремляются вверх, песцы с мерзкими воплями разбегаются кто куда, а одинокий заяц-беляк выскакивает из-под куста и, смешно перебирая лапами, улепетывает зигзагом.

Глухов ошалело моргает. Оборачивается к стремительно уносящей лапы росомахе. И вновь возвращается к Имане.

– Странно. Обычно они обходят людей стороной, – пожимает плечами та.

– С-спасибо?

Почему-то благодарность Глухова звучит как вопрос.

– Красивый зверь. Сильный. Пойдем?

– Почему ты ее не убила?

– Потому что она в своем праве. Мы непрошеные гости на ее земле. Давай быстрей убираться.

Имана встает, сворачивает пенку. Глухов закручивает опустевший термос. Синхронно они наклоняются к рюкзаку и замирают, едва не столкнувшись лбами. Солнце уже садится. В мягком свете предзакатных лучей Имана кажется Герману неземной. Он, может, впервые видит ее так близко. Кожа у нее как мрамор. На ней нет ни одного изъяна. Даже пор, кажется, нет. Только кое-где можно рассмотреть запекшиеся подтеки крови, которые без зеркальца не так-то просто оттереть. Вот такая она, да. В рюкзаке есть спальник и веревка. А зеркальца нет.

Сглотнув, Герман набирает в пригоршню снега и осторожно, не сводя глаз, оттирает кровь там, где Имане это сделать не удается. От этого нехитрого действа зрачки девушки расширяются, пожирая льдистую голубизну радужки. Она замирает, захлебываясь воздухом. Обветренные в долгой дороге губы приоткрываются. И нет никакой возможности… нет совершенно никаких сил их в этот момент не коснуться.

Глухов наклоняется. Осторожно трогает рот Иманы своим. Замирает, давая ей шанс отстраниться. Только она этого не делает. Ее глаза еще сильнее распахиваются… А потом веки обессиленно опускаются. Ресницы ложатся на разрумянившиеся щеки богатыми опахалами, губы расслабляются, становятся мягкими и податливыми. Герман набрасывается на них, как оголодавший. Компенсируя грубость, он ее лицо дрожащими пальцами гладит… И не может остановиться. Не может ей надышаться. Не может не тереться о ее щеки своими, наверняка колючими и холодными.