Колин Маккалоу - Тим
Он кивнул, зачарованный.
— Да, чувствую! Чувствую!
— Так вот, пока оно бьется, тук-тук-тук, ты можешь видеть и слышать, ходить, смеяться и плакать, есть и пить, просыпаться по утрам, ощущать солнце и ветер. Когда я говорю «жить», я имею в виду способность видеть и слышать, ходить, смеяться и плакать. Но ты ведь не раз видел, как вещи стареют, изнашиваются и ломаются? Тачка или бетономешалка, например? Ну так вот, мы, все мы, у кого в груди бьется сердце, — все до единого, Тим, все до единого! — мы тоже постепенно стареем, устаем и изнашиваемся. В конце концов внутри у нас что-то ломается, и сердце, сейчас стучащее под твоей ладонью, останавливается, как часы, которые не завели. Это случается со всеми нами, в свой срок. Кто-то изнашивается быстрее, кто-то медленнее, иные из нас заканчивают жизнь в результате несчастного случая — авиакатастрофы или чего-нибудь вроде. Никто из нас не знает, когда настанет наш конец. Это просто происходит однажды, когда мы совсем изнашиваемся и слишком устаем, чтобы продолжать жить. Когда останавливается наше сердце, Тим, мы перестаем жить. Мы лишаемся способности видеть и слышать, ходить, есть и пить, смеяться и плакать. Мы умираем, Тим, мы уходим из жизни, и нас кладут туда, где мы можем лежать и спать бестревожным сном, под землю, на веки вечные. Это случается со всеми нами, и бояться смерти не надо, она не причиняет боли. Это все равно что заснуть и никогда не проснуться — а ведь мы не чувствуем никакой боли, когда спим, правда? Спать всегда приятно — на кровати ли, под землей ли. Нам нужно лишь наслаждаться жизнью, покуда мы живы, и не бояться смерти, когда придет наш конец.
— Значит, я могу умереть так же, как ты, Мэри? — напряженным голосом спросил он, глядя на нее в упор.
— Да, можешь, но я старая, а ты молодой — поэтому при нормальном течении событий я умру раньше тебя. Видишь ли, я изношена сильнее, чем ты.
Слезы снова подступили к глазам Тима.
— Нет, нет, нет! Я не хочу, чтобы ты умирала раньше меня, не хочу!
Мэри схватила и крепко стиснула его руки.
— Ну-ну, Тим, не расстраивайся! Что я говорила тебе секунду назад? Нам следует наслаждаться каждым моментом жизни, покуда мы живы! Смерть наступит в будущем, и по поводу нее не надо тревожиться, даже думать о ней не стоит. Смерть — последнее расставание, Тим, самое тяжелое из всех, поскольку ты расстаешься навеки. Но никому из нас не избежать смерти, поэтому мы не можем закрыть на нее глаза и притвориться, будто ее не существует. Если мы люди взрослые и разумные, если мы люди достойные и сильные, мы знаем о ней, но не позволяем себе терзаться мыслями по этому поводу. Я знаю: ты человек взрослый и разумный, человек достойный и сильный, и потому я хочу, чтобы ты пообещал мне не переживать по поводу смерти и не бояться, что она придет ко мне или к тебе. И еще пообещай мне, что ты постараешься переносить расставания, как подобает мужчине, и не заставишь бедную Дони страдать при виде твоих страданий. Дони тоже живой человек, она имеет такое же право наслаждаться жизнью на свой лад, как и ты, а потому ты не должен причинять ей боль, показывая свое горе.
Она взяла Тима за подбородок и заглянула в затуманенные глаза.
— Я знаю, ты хороший, сильный и добрый, Тим, и я хочу, чтобы ты оставался таким по отношению к Дони и по отношению ко всем людям и событиям, которые могут тебя опечалить, поскольку ты должен всеми силами гнать печаль прочь от себя. Обещаешь?
Он серьезно кивнул.
— Обещаю, Мэри.
— А теперь пойдем в дом. Я замерзла.
Мэри включила большой электрообогреватель в гостиной и поставила музыку, которая, она знала, приведет Тима в счастливо-безмятежное настроение. Расчет оправдался, и вскоре он уже смеялся и весело болтал, словно не произошло никаких событий, угрожающих безопасности его мира. Он изъявил желание позаниматься чтением, и эту его просьбу она с удовольствием выполнила, а потом отверг предложение еще как-нибудь развлечься и сел на пол у ног Мэри, прислонившись головой к ручке кресла.
— Мэри? — произнес он после продолжительного молчания, когда она уже открыла рот, собираясь отправить его спать.
— Да?
— Когда я плакал, а ты меня обнимала, как это называется?
Она улыбнулась и ласково похлопала его по плечу.
— Не думаю, чтобы это называлось как-то по-особенному. «Утешать», наверное. Да, пожалуй, это называется «утешать». А что?
— Мне понравилось. Мама так делала давным-давно, когда я был совсем крохой, но потом перестала: сказала, что я уже слишком большой. А почему ты не посчитала меня слишком большим?
Мэри на несколько мгновений прикрыла ладонью глаза, а потом уронила руку на колени и крепко стиснула пальцами запястье другой руки.
— Думаю, тогда я видела в тебе не взрослого человека, а маленького мальчика. Но не имеет значения, большой ты или нет; мне кажется, значение имеет, насколько велико твое горе. Пусть ты уже большой, но твое горе было еще больше. Тебе стало легче, когда я тебя утешила?
Он отвернулся, удовлетворенный ответом.
— Да, мне стало гораздо легче. Было здоровски. Мне бы хотелось, чтобы ты утешала меня каждый день.
Она рассмеялась.
— Я не буду утешать тебя каждый день, даже если тебе хочется. Тебе не кажется, что удовольствие, которое получаешь слишком часто, в конце концов приедается? Начни я тебя утешать каждый день, нуждаешься ты в этом или нет, тебе бы это скоро прискучило. И стало бы совсем не так приятно.
— Но мне нужно, чтобы ты все время утешала меня, Мэри, мне нужно, чтобы ты утешала меня каждый день!
— Ой, глупости! Ты коварный подстрекатель, дружок, вот кто ты такой! Ну ладно, пора спать, ты не находишь?
Тим поднялся на ноги.
— Доброй ночи, Мэри. Ты мне нравишься больше всех на свете, кроме папы и мамы, ты мне нравишься так же сильно, как папа и мама.
— Ох, Тим! А как же бедная Дони?
— Дони мне тоже нравится, но ты нравишься больше, чем она, ты мне нравишься больше всех, кроме папы и мамы. Я буду называть тебя «моя Мэри», но я больше не буду называть Дони «моя Дони».
— Тим, не будь таким безжалостным! О, это так жестоко и неразумно! Пожалуйста, не заставляй Дони думать, будто я заняла ее место в твоем сердце. Она ужасно расстроится.
— Но ты мне нравишься, Мэри, ты мне нравишься больше, чем Дони! Я ничего не могу поделать!
— Ты мне тоже нравишься, Тим, причем нравишься действительно больше всех на свете, потому что у меня нет папы и мамы.
12
Выяснилось, что Дони хочет выйти замуж за Майкла Харрингтон-Смита в конце мая, а значит, времени на приготовления оставалось мало. Узнав о происхождении невесты сына, родители Мика не меньше Дони возжелали устроить свадьбу по возможности скромнее.
