Брижитт Бро - Во имя любви к воину
К нам подошла потрясающе красивая женщина с золотым украшением в носу. «Я хочу поговорить с вами», — сказала она.
На огне томилось картофельное рагу. Разговаривая, женщина постоянно помешивала его. Она рассказывала о своей жизни, очень похожей на судьбы других женщин ее племени: «У меня нет ни масла, ни специй, которые можно было бы добавить сюда… Это все, что у нас есть. Мы лишены всего — школ, больниц. Наши дети ходят босыми. Наших мужей сейчас нет с нами. Мы не знаем, когда у нас появятся масло, мука… Каждый день — это испытание».
Город находился в двух километрах езды на машине: без мужчин они не могли купить даже куска мыла. Мужья ходили на рынок Джелалабада, возвращались поздно, практически с пустыми руками. Она вздохнула: «У нас даже нет денег, чтобы купить овощи». Но ничего жалостливого в ее облике не было. Наоборот, сияющая улыбка озаряла ее лицо, когда она говорила с нами.
К нам подошли другие женщины, их болтовня стала заглушать голос нашей героини. Джамиля повернулась к ним и поднесла палец ко рту, прося о тишине. Этот простой жест потряс меня. Каких-то шесть месяцев на курсах, и вот они снимают, увлеченные сюжетом, погруженные в процесс. Какая награда для меня!
На всякий случай я взяла вторую камеру, чтобы снимать самой — для подстраховки. Иногда мне приходилось переснимать их сюжеты. Было непросто от того, что мои познания в языках дари и пушту оставляли желать лучшего. Все ли получилось, соединилось? Нет ли дефектов изображения? Я была измучена всем этим и не замечала взглядов Шахзады, наблюдавшего за моей работой.
Существует много способов научить журналистскому мастерству. Но когда твои ученики оказываются перед трудностями, единственный способ реагировать — это помочь.
Я подошла к Шахзаде и сказала ему, что вернусь в эту деревню с продуктами. Он одобрил этот жест:
— Хорошо. Но еда — не приоритет. Я поищу для них на базаре шампунь и мыло.
— Это прилично? Не подумают ли они, что кажутся мне грязными?
— Они нуждаются в этом, — отрезал он. И добавил, что попросит купить для женщин пятнадцать отрезов ткани.
Когда мы были в Бамиане, после болезненной для меня исповеди Зейнаб я сказала ей, что мы вернемся сюда с едой. Она встретила эту новость с благодарностью, но без подобострастия, которое делает ситуацию неудобной для каждого — и берущего, и дающего. Она понимала, что это не будет предано огласке. Не могло быть и речи о том, чтобы это спровоцировало зависть других или слухи о том, что ей заплатили за съемку. В деревенской лавочке мы купили конфеты и шоколад, которые Зейнаб раздала своим детям. А еще для нее самой рис, сахар и мясо, вкус и вид которого она давно забыла. Ее сын пришел к нам ночью. Сделав несколько ходок туда и обратно, он перенес в свой дом все пакеты. Добыча нашла своего обладателя, не успев привлечь к себе внимания.
Ночь опускалась на поселок, освещаемый маленькими кострами, зажженными под котелками с едой. Пора возвращаться. Шахзада предложил нам сесть в его машину. Его телохранители, наш шофер и журналист, сопровождающий нас, пересели в нашу. Мы снова взбирались наверх. Я сидела за ним, в нескольких сантиметрах от его затылка, вдыхая исходящий от него аромат — легкий, немного сладкий.
Чтобы не потерять голову, я сосредоточилась на разговоре Мерхии с Джамилей: они говорили с Шахзадой уже без малейшего стеснения. Их тон изменился. Они продолжали обращаться к нему с уважением, но было очевидно, что они больше не стеснялись его. И как хорошие журналисты, от внимания которых ничего не ускользает, расспрашивали его. В чем заключается его работа главы комитета по делам племен в Нангархаре? Почему он решил помочь нам в работе над репортажем? Чем он занимался раньше? Шахзада отвечал охотно, с множеством деталей. Так, в разговорах, и прошла трехчасовая дорога до дома.
Прежде всего — и навсегда — он был момандом. Старейшины выбрали его главой племени. Из поколения в поколение его семья руководила момандами, этими горскими крестьянами, которые составляли одно из самых многочисленных пуштунских племен. Его отец, дед и прадед были уважаемыми вождями своего племени. И поэтому было вполне естественно, что, достигнув определенного возраста, Шахзада в свою очередь займет этот пост. Четыреста старцев, собравшихся вместе, так и порешили.
У отца Шахзады было пять жен и бесчисленное потомство. Некоторые дети умерли в младенчестве, другие погибли в войнах, раздирающих Афганистан на протяжении четверти века. Его жены, семья, крестьяне порой страдали от вспышек его ярости, но никогда он не поднял руки на своих детей. Нахмуренной брови было достаточно, чтобы привести в чувство провинившегося. Для 900 тысяч момандов Афганистана и Пакистана он воплощал в себе традиции и мораль застывшего во времени феодального общества. Он держал железной рукой пятнадцать пуштунских провинций, которые раскинулись вдоль пакистанской границы, победил «кровавого генерала» Хекматияра, заставил уважать президента Наджибуллу. Достигнув почтенного возраста, он отошел от дел, предпочитая остаться на бесплодной, каменистой момандской земле. Здесь он доживал свой век в тиши прилепившейся на горном хребте деревни.
Шахзада, сколько себя помнил, видел войну. Он был подростком, когда советская армия захватила страну. Его отец и другие мужчины племени взяли оружие и встали на борьбу с оккупантами. «Я не хочу, чтобы унижали мой народ», — сказал тот, кто был тогда во главе момандов.
Он очень любил свою мать — деликатную и нежную женщину. Это ей он был обязан своей стройной фигурой. После ее смерти ему страшно не хватало ее подмигиваний за спиной отца. К счастью, у него был брат от той же матери. Брат был старше на пятнадцать лет. Харизматичный и сильный, весь в отца. Он понял тоску младшего брата, разглядел в нем мужественность и воспитал как настоящего мужчину. Шахзада боготворил его и учтиво называл Момандом. В его понимании этим он оказывал брату почесть, достойную героя.
Отец наводил порядок в племени, Моманд руководил небольшой армией, а Шахзада тем временем, достигнув семнадцатилетнего возраста и закончив военное училище в Кабуле, стал ответственным за дела семьи из пятидесяти человек. Ему предстояло улаживать конфликты и находить для всех работу.
Потом, когда ему исполнилось девятнадцать, он должен был, как того требовал обычай, прикрепить цветок к своему паколу и заняться поиском жены. Но вместо этого на него свалилась еще одна, гораздо более тяжелая ответственность. Президент Наджибулла пожаловал его в полковники и назначил главой пограничных полицейских сил в Нангархаре, провинции очень сложной для поддержания порядка из-за близости к Пакистану, где активизировались силы, стремящиеся низвергнуть афганский режим.
![Алехандро Касона - Третье слово [=Дикарь]](/uploads/posts/books/228755/228755.jpg)
