Ирина Кисельгоф - Холодные и теплые предметы
– Нормально, – ответила я.
Не знаю, как я на него смотрела, но вопросов он мне больше не задавал.
– Как вы себя чувствуете? – спросил меня Рябченко.
Он таскается за мной хвостом, отвязаться от него невозможно. Я не ответила ему на фамильярность. Это будет ему уроком.
– Как вы себя чувствуете? – спросил меня Рябченко на следующий день.
– Я что? – заорала я. – Выгляжу, словно при смерти, если вы спрашиваете об этом каждый день?
– Простите, – ответил Рябченко.
Он ответил точно так же, как Игорь. С теми же интонациями. Тем же тоном. Теми же словами. И у меня случился срыв. Прилюдный, в присутствии Рябченко. Я никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах ничего подобного себе не позволяла.
Я рыдала в больнице. В своем отделении. В своем кабинете. Я рыдала так, что сотрясалось тело. Рядом со мной торчал Рябченко. Бестактный придурок, который не понимает, когда нужно уйти. Я ненавидела Рябченко. Это было так удобно. Ведь он так близко. Его можно уничтожить одним мановением руки. Я должна уволить Рябченко, хотя бы потому, что он слишком много видел. Уволить к чертовой матери!
Я отняла руки от лица и подняла глаза на Рябченко. На меня смотрел маленький, лопоухий щенок. Его глаза были преданнее и вернее, чем глаза любой самой преданной и верной собаки. Если бы я протянула руки, он бы их облизал.
– Идите, работайте, – сказала я.
– А вы? – спросила преданная собака.
– Пойду домой.
Рябченко остался возле меня лизать мои руки своими преданными глазами.
– Пошевеливайтесь, – устало сказала я.
Он поплелся к двери.
Я разложила все по полочкам, и у меня все под контролем. Все прекрасно. Вот только все интересуются моим самочувствием. Я посмотрела на себя в зеркало. Я выглядела ужасно, хуже не бывает. Пять минут назад у меня была истерика, с которой я не могла совладать. Все летело ко всем чертям.
Я решила начать пить транквилизаторы, иначе из-за моего неадекватного состояния пострадает моя работа и соответственно моя профессиональная репутация, заработанная тяжким трудом и самодисциплиной. Транквилизаторы, алкоголь, наркотики, мании разного рода не суть хорошо, говорю как врач. Нельзя позволять внешним факторам влиять на вашу жизнь, подчиняя себе. Напротив, мир должен прогибаться под вас усилием вашей собственной воли. Для этого необходимы жесточайшие самоконтроль и самодисциплина. Вы можете себе позволить очень короткий отдых с транквилизаторами, если на то будет серьезная причина. Серьезная же причина только одна – нежелательное изменение личности.
* * *У меня классическая любовная лихорадка. Так называли это состояние в старину. Любовная лихорадка – сон с широко открытыми глазами. Я поняла это сразу, хотя ничего подобного раньше не испытывала. Я ничего не ем, ничего не слышу и отвечаю невпопад. Ко мне обращаются по двадцать раз. Я смотрю на людей умственно отсталыми глазами. Я ем только груши и все время выхожу на балкон. Я вглядываюсь в даль, видя все и не видя ничего. Не знаю, зачем я хожу на балкон. В наше время ждать лучше у телефона.
Я жду и жду предмет своей любви. Предмет любви тоже старинное слово. У меня нет его в лексиконе, я просто вспомнила, так говорила моя бабка. Это слово подходит к Игорю, как ключ к замку. Если я пойму, что написано на ключе, я смогу открыть замок и получить предмет любви.
Я не могу разгадать одну тайну. Разгадка в нем самом или в его жене. Точнее, не так. Обе причины в нем. У каждого человека есть своя система координат. Либо он в центре этой системы, и тогда он нормальный человек; либо он искренне уступил это место другому, и тогда он святой. Ухаживать за тяжелобольной женщиной столько лет? Это делается для себя или для нее? Все дело в муках совести наяву и геенне огненной по ту сторону? Или это неземная любовь?
– Ты заболела? – спросил меня Димитрий.
– Нет, – ответила я, чтобы отвязаться.
– Ты забеременела?
– Нет, – ответила я.
– Тогда какого черта ты торчишь на подоконнике целый вечер?
– Подоконник – симптом беременности в вашем кругу? – вяло спросила я и отвернулась. Мне хотелось, чтобы Димитрий убрался подальше и поскорее. Мне он мешал тем, что жил. По соседству.
Я положила подбородок на колени и смотрела на педикюр, сделанный в одном из самых дорогих салонов. У ногтя большого пальца был ободран кусочек лака. Это непорядок.
– Если хочешь, мы поженимся. Что думаешь? – услышала я голос Димитрия.
– Не знаю.
– Что ты не знаешь? – закричал Димитрий, распаляясь все больше и больше. – Ты вообще что-нибудь знаешь? Что тебе надо? Ты знаешь?
Я подумала, что сейчас начнется обычная канитель. Тоска и беспросветная серость. Преступление, наказание, постель. Мне даже малина наскучила. Мои детские страхи терпели медленное поражение. Не стоит ходить к психотерапевтам – воплощай страхи в жизнь, и они станут обыденным делом.
– Ты почему на меня не смотришь? – тихо спросил Димитрий.
– Смотрю, – не поворачивая головы, сказала я.
Он развернулся и вышел из комнаты. Я сидела на подоконнике, пока не стало темно. Потом разделась и легла в постель Димитрия. Мы оба не спали. Он молчал, и я молчала. До самого утра.
– Будешь мне изменять, – сказал он утром, – я тебя убью.
Его глаза не были бешеными. В них была холодная злоба и ледяное остервенение. Жизненное послание черным по белому, крупными печатными буквами «убью». Такими буквами пишут лозунги для демонстраций и билбордов. Они воздействуют напрямую или зомбируют исподволь.
– У меня, кроме тебя, никого нет, – ответила я и незаметно вытерла влажные ладони.
Глава 9
Больница не выиграла тендер на госзаказ, за что заместитель по лечебной работе получила показательную трепку от Седельцова. Ее освободили от занимаемой должности при всем честном народе на общебольничной конференции. Ее вина была непростительной. Больница теперь не дежурила по двум районам и потеряла на этом деньги. В городе, кроме Седельцова, есть и другие главные врачи со связями. Даже его жена не смогла ничего сделать. Тендерная документация была сляпана кое-как, это определил бы и студент первого курса, не говоря о городской администрации. Седельцов был в бешенстве, хотя он и так в шоколаде благодаря жене.
– Зарубина, ко мне, – приказал Седельцов.
Меня довели до его приемной насмешливые взгляды. К иронии примешивалась звериная зависть.
– Будешь моим заместителем, – он не спросил, а утвердил свои слова. И бросил взгляд на комнату отдыха.
«Не рановато ли?» – подумала я.
Седельцов стал меня безумно раздражать. Надоел до смерти. Как я жалела о своей редкой непредусмотрительности! Если первые два харассмента были моим осознанным, холодным решением, то последний – моей неосознанной, гормональной ошибкой. Я пошла на поводу у своих звериных инстинктов или безусловных рефлексов, как вам угодно. Забылась и получила удовольствие, чем возвысила Седельцова в его собственных глазах. С тех пор он стал преследовать меня своим навязчивым вниманием везде и всюду. Сначала намекал, потом уже открыто спрашивал:
