Елена Радецкая - Нет имени тебе…
С надеждой быть правильно понятой
Муза».
15
Бакулаевский дом был населен гораздо плотнее, чем я предполагала. Весь нижний этаж занимали квартиранты. Всякую шушеру, как сказала Наталья, сюда не пускали, жилье снимали люди семейные, тихие и без детей: офицерская вдова, какой-то «переписчик из Пассажа» со старушкой матерью и типографский рабочий с женой. Внешность типографа была дикая, устрашающая, но человек он был добродушнейший. После обморожения у него отняли одну ногу, поэтому ходил он на культяпке, как капитан Сильвер. Здесь же дворник Егор жил, который подметал перед домом, снабжал всех жильцов водой и дровами, нюхал табак и чихал по пятнадцати раз кряду, а по праздникам, но не чаще, напивался.
Кухонные бабки – я отчаялась их сосчитать – появлялись из ничего и исчезали в никуда. Эта ветошь походила на призраков. Кто-то, как официальная кухарка Марфа и дворник Егор, раньше были бакулаевскими крепостными, а после освобождения остались у Зинаиды, а кто-то был пришлым. Горничная Наталья тоже из бывших крепостных, она выросла здесь и всегда находилась при ровеснице Зинаиде. Ее положение было привилегированным.
Вдовая Серафима – единственная родственница Зинаиды, приехала с дочкой из уездного Порхова после смерти генеральши Бакулаевой, своей сестры. При жизни матери Зинаида с бедными родственниками не общалась, а оставшись одна, приютила их. Кроме Палашки, как я поняла, они никого и ничего с собой не привезли.
Серафима вела хозяйство и занималась квартирантами. Считалось, что у нее большие способности к домоуправству. Она их использовала в первую половину дня, а во вторую – потихоньку прикладывалась к заветному штофику, который стоял в заветном шкафчике у нее в комнате. Она любила раскладывать гранд-пасьянс в гостиной (она же столовая и зала), где Зинаида читала вслух, но постоянно, отлучаясь к шкафчику, доходила до кондиции и тогда удалялась по-английски. Впрочем, утром она вскакивала как ни в чем не бывало и бралась распекать всех подряд.
Старая карга никак не могла успокоиться по моему поводу, я снова слышала, как она приставала к Зинаиде:
– А что на театре, свои платья носят или дают?
– Какой вздор! – вспылила Зинаида. – И о чем вы только думаете, тетенька, несправедливо думаете. Оставьте ваши придирки, я больше не хочу ничего подобного слушать.
– Увидишь, никто не придет по объявлению. Хороша пропажа, да дурна находка!
«Комедьянткой» я сделалась поневоле. Но предчувствие мегеру не обманывало, явиться за мной было некому. Проходя мимо, Серафима делала вид, что не замечает меня и сокрушенно говорила, будто бы сама с собой: «Могу представить себе, какого поведения эта женщина». Ясно, какую женщину она имела в виду. Она хотела вызвать меня на грубость, но я была подчеркнуто вежлива. Старуха чуяла, что Серафима потянулась ко мне, и то, что у нас завелся секрет, тоже почуяла.
* * *С утра Зинаида маячила у окна, пока не прилетел Белыш.
«Трудность моего положения заключается в том, – писал Дмитрий, – что я не знаю, как следует к Вам обращаться. Имени своего Вы не пишете и, должно быть, имеете на то причины, но боюсь, напиши я «любезная Муза», будет это выглядеть чуть ли не фривольно. Возможно, Вы не хотите назваться, поскольку не знаете, что я за человек? Если Вы усомнились в моей добропорядочности, то смею уверить Вас, вся моя прежняя жизнь не давала знакомым со мной людям повода стыдиться меня. И справки обо мне навести очень просто, если это обратит Ваше доверие ко мне. Рекомендовать меня может такой уважаемый человек, как профессор Военно-медицинской академии Алексей Львович Полынников. Но ежели причина в том, что наша переписка может быть неправильно расценена кем-либо из Ваших близких, это достаточно серьезный повод, и мы должны ее прекратить. Напишите мне об этом прямо, и более я Вас не потревожу.
О голубиной жизни вкратце сообщу Вам следующее. Сложившаяся пара голубей – идеал любящей четы, и любовь их ничем нерушимая, до гроба. Яйца высиживают оба родителя, причем самец сидит на гнезде от девяти утра до четырех пополудни, а самка остальное время. Можно наблюдать, как голубь, сердясь и воркуя, гонит голубку к гнезду, если она долго не возвращается, чтобы сменить его, но гонит он ее осторожно, нежно, драки же и ссоры, как случается у людей, у них не бывает. Голубята вылупляются слепыми и беспомощными, родители согревают их и кормят питательным соком, который вырабатывается у них в зобу. Через две недели голубята покрываются пухом, а со времени появления первых перьев родители согревают их уже только ночами.
Голубиная почта, как принято считать, ведет свое начало от Ноя, выпустившего из ковчега голубку, которая вернулась обратно с масличною ветвью. Привязанностью голубя к родному гнезду и способностью возвращаться к нему издалека пользовались еще в глубокой древности. Молодых, полностью оперившихся голубей, поначалу пускают летать вокруг голубятни, а уж затем начинается дрессировка: голубя увозят от гнезда и приучают возвращаться, постепенно увеличивая расстояние. Как я уже писал Вам, Белыш не прошел всей дрессировки, и его полетам я удивлен и обрадован».
Зинаида проявляла большое волнение при получении и чтении очередного письма. Бросить переписку она не хотела, и, мне кажется, причиной здесь была не просто возможность видеть голубя, а разнообразие в ее скучной жизни. Она воспринимала эту переписку как приключение, как захватывающую авантюру. Ее мучила совесть, что мы обманываем нашего корреспондента, однако познакомиться с ним лично она тоже не желала, и причина этого ясна. Она боялась предстать пред ним такой, какая есть: маленькой, тощей, горбатой Крошкой Цахес. Маска – именно то, что ей нужно. Я рассказала ей о сущности венецианского карнавала, когда люди под маской были свободны в проявлении чувств и могли говорить и делать то, что без маски не осмелились бы. Я долго внушала ей, что ничего неприличного в наших письмах нет, тем более эта переписка – игра, и мы продолжим ее на наших условиях. В настоящий момент у нас одна задача: заинтересовать Дмитрия, даже заинтриговать, чтобы у него не пропало желание отвечать на наши письма. Я продиктовала Зинаиде следующее:
«Муза – христианское имя, хотя и не слишком распространенное. Жила во времена оны праведная отроковица Муза, которую Богородица взяла в свою свиту, правда, для этого Музе пришлось умереть от тяжелой болезни. Так что Муза – мое настоящее имя, и, мне кажется, оно лучше звучит без отчества. В обращении «любезная Муза» не вижу ничего из ряда вон выходящего. Я же обращаюсь к Вам – «любезный», потому что Вы и в самом деле чрезвычайно любезны.
