Наталия Ломовская - Душенька
Так началась моя жизнь в Перловке, название которой, показавшееся мне смешным, оказалось благозвучным и связанным с романтической историей любви. Историю мне рассказала бабушка сразу после ужина. Мы остались сидеть на террасе вдвоем, мужчины ушли спать. Бабушка покуривала тонкие сигареты, покачивалась в кресле-качалке в такт стрекотанию цикад, и ее голос доносился до меня словно бы издалека, из прошлого...
* * *После смерти старой барыни Звонаревой три подмосковные деревеньки – Звонаревка, Дубки и Залесная – погрузились в ожидание, которое нельзя было назвать тягостным. Анна Петровна в последнее десятилетие мало занималась хозяйством, ее соображения хватало только на то, чтобы вдоволь было посолено грибов и заготовлено малинового варенья, до которого ее сын Петруша был большой охотник. Между тем молодого барина в деревнях уж и не помнили, он как уехал в Москву за наукой, так по сей день и не показывался. Всей вотчиной распоряжался управляющий, прохиндей и вор. Мужика он разорял форменным образом, а деньги прятал в свой карман. Да что с него спросить, бессовестного, – он не то что крестьян, он и барыню обирал. Крыша на господском доме прохудилась, по комнатам гулял сквозняк, в запущенных кладовых развелись полчища наглых крыс. Даже самовар барыне, и тот не каждый день раздували, вот как ее ограничил управитель! Чай и сахар в хозяйстве не водятся, их покупать надобно, а денежка-то и самому сгодится.
Так что какой ни на есть молодой барин, а все лучше управляющего – по крайней мере, будет соблюдать свой, господский интерес, в который не входит мужика по миру пускать! Ждали три деревни и дождались – барин приехал, честь по чести схоронил матушку, вступил в наследство и прогнал управляющего взашей. Сам зажил помещиком. Молодой Звонарев был хорош собой, только очень уж субтильный. На него заглядывались девушки, но барин лишнего себе не позволял и вел себя очень аккуратно. Стали наезжать окрестные помещики с невестами-дочерьми, сватали барину даже соседку, Сонечку Плаксину, такую же малешотную, как и он сам. Но сватовство не заладилось.
Имение понемногу устраивалось, Звонарев добился урожая, а за ними пришли и барыши. На мужицких хатах то тут, то там стали появляться новые крыши. Барин сбивался с ног, поспевал всюду, не ленился самолично объезжать деревни, чтобы посмотреть, как живут крестьяне, честно ли работают и не имеют ли какой нужды. Сам в страдное время спал, не раздеваясь, питался тем, что на бегу ухватит.
И вот в Дубках пришла к нему на поклон Арина, солдатская жена. Ее молодого мужа забрали в прошлый рекрутский набор, и с тех пор бабенка мыкала горе. По тогдашним правилам, поступала на иждивение общины. Но община, не нагулявшая еще жирок после вора-управляющего, не очень-то горела желанием кормить солдатку от своих щедрот.
– Возьми меня, барин, в услужение. Ребятишек у меня нет, сама я сирота, житьишко мое захудалое... Я для тебя стараться буду, а так мне пропадать ни за что.
И поклонилась в ноги барину, махнула русой косой по земле. Звонарев посмотрел на нее – кожа белая, глаза кроткие, грудь высокая – и согласился взять солдатку к себе экономкой. Через четверть часа Арина уже сидела на запятках возка, как была, в ветхом сарафанишке, босая и едва покрытая, только с толстой полосатой кошкой на руках. В первую же ночь кошка задушила в кладовой двенадцать крыс, а уж какой Арина навела порядок, так это не сказать! Скоро и дом господский похорошел, засиял на пригорке новыми рамами, чисто вымытыми окошками. Самовар не сходил со стола, толстая кошка на крыльце намывала гостей, подняв лапку. Из города пошли подводы – везли новые машины, сеялки да веялки для хозяйства, ковры и книги для дома. Стали замечать между прочим, что и Арина прихорошилась. Не та была уже замарашка, что приехала в Звонаревку с пустыми руками, всего и добра было в кошке.
Повезло Арине, именно что повезло! Звонарев не то что не обижал ее, а втюрился в экономку по уши, заласкал и задарил ее. Домотканый сарафан сменился нарядным покупным, а потом и шелковым платьем. Завелись у нее тонкие шали и пуховые косыночки, красные башмачки и часики на цепочке, серьги и кольца. Что и говорить, все это ей шло – лиловые шелка к глазам цвета расплавленного золота, кружевные косынки – к русым волосам, белой коже... Стала Арина причесываться по-господски, а там, глядишь, и с барином за одним столом посиживать. Дело-то было ясное, о них даже не судачили особо. О чем тут говорить? Солдатки, они ж для того и есть, чтобы с ними баловать, это не то что девок портить или мужних жен позорить.
Сожительство барина с экономкой стало практически узаконено снисходительностью приходского священника, молодого и либерального отца Михаила, который не брезговал гащивать у Звонарева, вел с ним заумные беседы во время прогулок, а за столом галантно шутил с Ариной, величая ее Ариной Сергеевной и «хозяйкой сего богоспасаемого дома». Истины ради стоит сказать, что солдатка не зазнавалась, не строила из себя столбовую дворянку, осталась проста, приветлива. В ней обнаружились манеры – она с кем угодно могла поговорить и лицом в грязь не ударить, особенно после того, как стала с барином книжки читать и разбирать. Любила наряжаться, да кто ж не любит? Могла у печи закатать рукава шелкового платья и начать ворочать ухваты, а руки-то белые, круглые! Ходила со своими подругами за грибами и ягодами, мастерски солила соленья и варила варенья. Хозяйства не оставляла, за всем приглядывала сама. Через год родился у Арины мальчишечка, и в тот же месяц пришла весточка о законном ее муже. Страдал, мол, животом и помер в госпитале.
Была Арина солдатка – стала вдова, да только недолго вдовство это длилось. Звонарев удивил всю округу, женился на своей любовнице и мальчонку признал законным.
Преподнес жених невесте бриллиантовое ожерелье баснословной цены, с тремя розовыми жемчужинами посередине. Такого крупного жемчуга в тех краях и не видел никто – самой царице бы под стать это ожерелье, а не то что простой крестьянке, чудом удостоившейся такой чести! Правда, жемчуг – к горю и плачу великому, и дарить бы его не следовало невесте, тем более что и жемчужины имели каплевидную форму, словно три бледно-кровавые слезы... Но новобрачные, казалось, решили не смотреть на приметы и радовались жизни в свое удовольствие. Построили новый дом в деревне Дубки, записанной теперь на имя молодой жены и переименованной в Перловку, разбили парк, стали приглашать гостей. Не стыдясь, делали балы и приемы, и всем, кто соглашался слушать, толковали, что Арина Сергеевна, мол, непростого роду, что произошла она от французского офицера, взятого в полон еще аж в двенадцатом году, и офицер тот был знатной французской фамилии. Брехня вроде, а проверить нельзя никак – Аринина мать приведенка была, никто не знал, откуда она и кто ее родня. А глядя по тому, как сама барская экономка скоренько французскому языку выучилась, может, и правду барин рассказал... И на фортепьянах бойко играть стала, словом, барыня барыней, как тут и была всегда!
