Вера Колочкова - Работа над ошибками
– … Натусь! Ты чего? – будто сквозь вату донесся до нее тревожный Сашин голос. – Тебе плохо, да? Может, остановиться?
– Н… Нет… Все в порядке… Ничего, просто голова закружилась, – вяло махнула она рукой, так же вяло улыбнувшись. – Вот приедем на дачу, и все пройдет…
До полузаброшенной деревеньки, где располагалось то, что гордо именовалось у них в семье дачей, было не то чтобы далеко, а скорее медленно и тряско по причине отвратительной дороги. Вернее, бездорожья. Зато сама деревенька была – прелесть что за место. И название хорошее – Райгородка. Если понимать буквально, то вроде городка в раю получается. Хотя на городок конечно же пара десятков старых бревенчатых избушек явно не тянула. Зато райских пасторальных картинок здесь было хоть отбавляй: и яркая зеленая, подступающая ко дворам травушка-муравушка, и кудрявые березы с рябинами да цветочными зарослями в палисадниках, и журавли колодцев, и обиженные леностью дачников огороды, по мере сил культивированные в подобие английских лужаек. И у них на даче тоже образовалась такая лужайка – старожил-сосед дед Миша выходил раз в месяц косой помахать за скромное натуральное вознаграждение, которое и оприходовал тут же, сидя за маленьким круглым столиком, покрытым дырчатой, во многих местах штопанной кисейной скатертью и закусывая бабушкиными котлетами. А оприходовав до самого донышка, начинал сердито мычать, называть бабушку «барыней недобитой» и грозить заскорузлым пальцем в сторону бесспорных доказательств бабушкиного «барства», коими, по мнению деда Миши, являлись и яркие цветы клематиса, обвившие серую бревенчатую стену дома, и гамак меж двух старых сосен, и белая плиточная дорожка, ведущая к неприхотливому деревенскому, но вполне приличному сортиру. И заросший малинник в конце лужайки тоже здесь присутствовал. А за ним – тропиночка к реке меж густых зарослей белого и желтого донника, торчащего огромными тарелками соцветий над мелким подшерстком разнотравья, с обильной утренней и вечерней росой, с вечным жужжанием пчел, слетающихся на умопомрачительные медовые запахи. Но главным признаком «барства», о чем дед Миша наверняка и не догадывался конечно же, была необыкновенная бабушкина шляпа, тонко-соломенное широкополое гнездовище с вывязанными из той же соломки цветочками по стершемуся ободку. Наверное, дед Миша искренне полагал, что наилучшее предназначение для такой шляпы – быть нахлобученной на крестовину огородного чучела, но – как же категорически он ошибался! Бабушка своей шляпой страшно гордилась и с удовольствием рассказывала всем историю о том, как якобы ее, бабушкин, папа привез эту шляпу в подарок маме из дореволюционной еще Одессы и что точно такая же шляпа была на Вере Холодной в одной из классических немых мелодрам Бауэра. Вот и сейчас она торопливо поспешает по лужайке навстречу гостям – полная, статная женщина в широком сатиновом бежевых блеклых оттенков платье и неизменной шляпе на голове. Ни дать ни взять дачная чеховская барынька. Зонтика белого ажурного не хватает.
– Ну, наконец-то приехали, немочи бледные! Тонечка, где ты, малышка, иди, встречай родителей! – зычно крикнула она в сторону малинника, и, повернувшись обратно к ним, заговорщицки шепнула: – Ребенок для вас малину в лукошко все утро собирает… Чтоб с молоком к завтраку…
– Антонина Владимировна, здравствуйте! – мячиком выскочила впереди Наташи Катька, клюнула бабушку быстрым поцелуем в щеку, изловчившись поднырнуть под соломенные поля. – А мы к вам тут целой компанией понаехали! Вот, знакомьтесь, это Анна, наша приятельница…
– Очень приятно! – гостеприимно улыбнулась бабушка подошедшей Анне. – Отдыхайте, располагайтесь как дома! Сейчас завтракать будем на свежем воздухе. С-а-а-ш! – суетливо закрутила она головой, тут же озаботившись лицом. – Сашенька, пойдем, большой стол вынесем! Компания-то ух какая! И вообще, я намереваюсь тебя сегодня использовать по полной программе, у меня уже и список заданий приготовлен, пора дачный сезон открывать… Уже лето почти в разгаре, а мы тут еще и не освоились как следует.
– А может, мы сначала искупаемся, Антонина Владимировна? – тоном ребенка-нытика протянул Саша, смешно почесав пузо. – Ну о-о-чень хочется!
– А как же завтракать? Я вон с утра пирожки пекла, они горячие еще!
– Ба, да пусть идут… А стол мы с тобой вдвоем вынесем и к завтраку накроем, – тихо проговорила Наташа, подставляя руки навстречу бегущей от малинника Тонечке.
– Наташка, да ты не жена, ты просто сокровище! Девчонки, за мной! Бежим, искупнемся по-быстрому!
Саша дурашливо шагнул к Катьке, слегка поддал ей коленкой под зад, аппетитно обтянутый джинсовыми шортами, махнул весело и зазывно Анне рукой. Наташе подумалось с неприязнью – хорошо, хоть Аннин зад остался его коленкой нетронутым, – но ни капельки этой неприязни она наружу не выпустила, наоборот, улыбнулась чуть снисходительно.
– Ну что, добрая моя внученька, пойдем работать… – вздохнула Антонина Владимировна, когда двор опустел, и лишь издали доносились веселые голоса честной компании, разбавленные Димкиным и Тонечкиным счастливым визгом.
– Пойдем. Ба, а где у нас стол со скамейками?
– Так в сарае… Мы на зиму всегда добро дачное в сарай прячем, ты что, забыла?
Дощатый, грубо сколоченный стол был не тяжелым, но очень уж громоздким, и им порядочно пришлось покорячиться, как выразилась бабушка, прежде чем он встал на свое обычное летнее место, под старой яблоней, тоже корячившейся рожать каждый сезон кое-какие плоды. Застелив его льняной ветхой скатертью и поставив на середину глиняную, грубо расписанную, но очень дачную хлебницу, бабушка отошла в сторонку, полюбовалась образовавшимся видом. Потом, спохватившись, повернулась к присевшей за стол внучке:
– Натка, ты к Таечке вчера ездила?
– Да ездила, ездила… – отмахнулась от нее Наташа, нервно прислушиваясь к голосам, доносящимся с речки. – Рассказ про Маньку Пыркину честно и до конца выслушала. Про ее фотографию с ботинками. Отстань.
Антонина Владимировна глянула на внучку из-под нависшего над глазами соломенного поля шляпы, и Наташа, безошибочно прочитав в ее взгляде настороженное недовольство, быстро пустилась в объяснения, пытаясь опередить бабушкины обвинения в небрежении по отношению к бедной Таечке.
– Да нет, ба, ты не думай… Я сейчас не ёрничаю, даже нисколечко! Ты знаешь, эту Маньку Пыркину немцы в доме вместе с детьми сожгли. Представляешь? У нее трое детей было, и всех сожгли… Ужас какой!
Антонина Владимировна ничего не ответила, только чуть покивала головой, по-прежнему пристально изучая Наташино лицо. Однако на лице внучки читалось вполне искреннее сочувствие к неизвестной, отчего-то вдруг выплывшей из Таечкиной памяти Маньке Пыркиной, и вскоре взгляд ее значительно смягчился, потом вообще стал веселым, и лицо поплыло в улыбке, обнажая маленькие и большие морщинки.
