Его нежная птичка (СИ) - Сумцова Марина

— Как у тебя дела с учёбой? — тихо уточняет он.

Вообще-то мне совсем не нравится, когда люди заходят издалека. Уж лучше суровая правда сразу в лоб, чем вот такое топтание на месте. Особенно раздражает, когда кто-нибудь из деревни начинает спрашивать про мои успехи, про то, как я устроилась в городе, чтоб в итоге попросить разрешить кровиночке пожить со мной. И таким тёткам-соседкам всё равно, что я и сама живу на птичьих правах у мужчины. Им вообще на всё плевать, лишь бы ребёнка в городе пристроить. Желательно даром.

Вот только с Димой такое ощущение, что ему не нужны какие-то услуги. Ему необходимо нечто другое, и возможно то, что я дать не смогу. От этой догадки кровь в жилах стынет, и сердце начинает биться тяжело.

Нехорошее предчувствие не отпускает и после того, как я рассказываю об учёбе, а Дима со смешком отвечает, что свою защиту практически проспал.

— После ещё и напился так, что мать не узнала, — с улыбкой качает головой и вдруг становится серьёзным. — Да, весело было. Но я хотел обсудить другое.

— Что?

Не узнаю собственный голос. Тихий, испуганный, похожий на писк мышей в сарае, попавших в большую кастрюлю с мукой и не оставляющих попыток выбраться.

— Помнишь, как мы с тобой встретились на дороге? — выдаёт вдруг Дима. Я киваю: разве такое забудешь? Хотя я тогда, признаться, половину пути была в отключке или едва соображала. Мало что в голове отложилось с того вечера.

— И помнишь, как мы поехали в больницу? — продолжает. Его голос спокойный и в то же время едва различимый даже в тишине квартиры.

Он боится сказать что-то не то. А я уже догадываюсь, о чём пойдёт речь, и трясусь как осиновый лист. Дима ещё даже вопрос не задал, но мне уже плохо. Перед глазами всё плывёт, и сердце теперь колотится в районе горла, стягивает его, мешает дышать, заставляет открыть рот и ловить им воздух, как рыбе на суше.

***

Дима видит моё состояние, только почему-то отодвигается, будто сам боится. Или бережёт меня?

Через силу киваю и отвожу взгляд.

— Помнишь, как отказывалась выходить из машины? — хрипит мужчина.

Ему тоже сложно об этом спрашивать, но надо. Это как неприятная микстура или таблетка, застрявшая в горле. Только пока её не проглотишь, болезнь не пройдёт. Эту правду надо пережить. Открыться и…

Но мне сложно даже вспоминать об этом, не то что говорить. Безумно больно, будто и не было этих шести лет, и стоит лишь распахнуть глаза, как на меня свалится весь этот суровый мир. Вся его тяжесть и горечь вперемешку с собственными слезами.

Кажется, меня трясёт. Я не осознаю это, пока Дима не сгребает меня в охапку и не прижимает к своей груди. Бережно, нежно, чтоб не сломать и не покалечить ещё сильнее. Он деликатный, возможно, даже слишком.

Мужчина успокаивает меня, шепчет что-то ободряющее, просит не бояться и расслабиться. Рассказать и выплеснуть боль, лежащую грузом на сердце.

— Это было на моё шестнадцатилетие, — наконец выдаю тихо. — Дядя сильно напился, ему стало плохо. Он и в обычные дни пил, а на день рождения вообще разошёлся. Он до этого три дня с дружками бухал не просыхая, и в итоге прихватило сердце. Сначала вроде бы нормально было, потом всё хуже и хуже. Я растерялась, соседка вызвала скорую.

Замолкаю ненадолго, перевожу дух, пока Дима молча гладит меня по спине и ласково целует волосы.

— У нас в те времена в районной больнице молодые парни интернатуру проходили, а наша деревня как раз к той больнице относится. Их посылали на вызовы вдвоём: один за рулём, второй в качестве врача с чемоданчиком бегал. В общем, я тогда как раз с подружками встречалась, не успела в домашнее переодеться. В платье, на каблуках, с макияжем скорую ждала. И дождалась.

— Если ты не хочешь, — шепчет Дима мне на ухо, обдавая горячим дыханием шею. Он уже наверняка знает, что будет дальше. По крайней мере, догадывается. Для этого не нужно быть гением.

— Ты имеешь право знать, — твёрдо стою на своём. — Эти медики дядю в машину погрузили, а я, дурочка, с ним захотела ехать и тоже в машину села. Мы километров пять от деревни отъехали, когда дядя пришёл в себя, вскочил с койки, начал буянить. Ребята сразу остановились, дядя вылетел из той скорой и практически побежал к деревне, про меня даже не подумал. Зато парни сразу смекнули. Тот, который с чемоданом ходил, сразу стал спрашивать, чем я буду расплачиваться за ложный вызов, начал меня обратно в скорую заталкивать, угрожал огромным штрафом. Водитель сперва ничего не предпринимал, но и спасать не спешил, пока второй рвал на мне трусы вместе с колготками под мои крики. А потом и водитель присоединился.

— Не надо, — жалобно просит мужчина. Только я уже не могу остановиться. Плачу и выплёскиваю всё, что наболело.

— Я пыталась вырваться, честно. Ну куда мне против двух парней? Сил не хватило. Спас случай: в то время с вечерней рыбалки возвращался дядя Федя. Он их спугнул, закричал. Они быстро сели в скорую и укатили, пригрозили ещё, что найдут и завершат начатое, если кому-нибудь пикну. И я молчала. Дядя Федя предлагал сразу полицию вызвать, найти их и наказать. Он даже сам потом тайком вызвал, но я молчала и всё отрицала. Боялась очень. Хорошо, что тогда не клевало, и дядя Федя решил пораньше вернуться. Иначе бы…

Замолкаю наконец, утираю кулаком слёзы и уже сама прижимаюсь к Диме.

***

Мужчина прижимает меня к себе так крепко, что едва не трещат рёбра. Утешает, гладит по волосам и обещает, что всё будет хорошо, и что меня больше никто не тронет. Постепенно я успокаиваюсь, но не слезаю с колен Димы. Не хочу покидать его объятий, как бы странно это не звучало.

Наверное, сейчас не время и не место. Стоит забыть о том, насколько близко мы находимся, вот только мысли почему-то то и дело возвращаются к этому факту. Постепенно я начинаю ощущать жар, исходящий от тела Димы, и гул его сердца.

Тук-тук. Тук-тук.

Оно колотится так же быстро, как моё собственное. Кажется, ещё чуть-чуть, и выпрыгнет из груди. Мне останется лишь поймать.

— Ты же знаешь, что ни в чём не виновата? — шепчет мужчина мне в волосы.

— Кажется, да, — соглашаюсь нехотя, а в голове уже кричит противный голос: “Ещё как виновата! Сама поехала с ними!”

— Помни об этом, — просит тихо, хрипло.

— Буду помнить.

— Правда, Алис, ты ничего не могла сделать, — говорит серьёзно. Его руки сжимаются крепче, от мужчины веет такой яростью, что ему самому наверняка сложно сдержаться. — Если бы я мог найти этих уродов, головы бы им пооткручивал.

Это звучит страшно и до ужаса реально. Словно Дима и правда может так сделать.

— Не надо, давай просто забудем. Это давно закончилось. Сейчас всё хорошо, — на пару мгновений отодвигаю своё лицо, натянуто улыбаюсь и пытаюсь заглянуть ему в глаза. Не понимаю, откуда во мне берётся эта странная уверенность, но я кладу ладонь на грудь мужчины и сдвигаю её к воротнику голубой рубашки. Касаюсь кончиками горячей кожи и скольжу вниз, к первой пуговице.

Он быстро считывает моё намерение и мягко накрывает мою ладонь своей.

— Не сейчас, — говорит твёрдо и спокойно. — Не подумай, что я этого не хочу. Просто не собираюсь пользоваться твоей слабостью.

— Знаю.

Киваю и молча утыкаюсь носом в ткань рубашки, от которой пахнет дорогим парфюмом. Верю ему, потому что чувствую бедром, что он возбуждён. В объятиях мужчины так легко и спокойно, что хочется остаться здесь навсегда. Все ужасы прошлого растворяются и исчезают, важно лишь одно — крепко держащие меня руки.

Наверное, мы просидели так слишком долго. В какой именно момент глаза начали слипаться, я не помню. Просто просыпаюсь от чувства, как меня несут куда-то, а уже через минуту кладут на кровать.

Пытаюсь промычать несогласие, когда сильные руки стягивают с меня джинсовые домашние шорты.

— Всё хорошо, — шепчет до боли знакомый голос, и я моментально успокаиваюсь. Потому что Дима обнимает меня сзади и остаётся со мной этой ночью. После сон накрывает с головой, а уже утром я просыпаюсь одна в комнате мужчины.