Бывшие. Мой секрет (СИ) - Шеффер Юля

— Она особенно! Очень ждет твоего звонка. Ты скоро возвращаешься?

— Послезавтра, надеюсь, буду дома, — обещает он, пока я иду с телефоном обратно в ванную.

— Это Дима? — так же, как у меня минуту назад, загораются радостью глаза дочери.

Кивнув, протягиваю ей сотку. Но она отрицательно мотает головой.

— Ты держи. Видишь, у меня руки заняты, — демонстрирует мне китёнка, которого сжимает в пальцах, чтобы выдавить струю воды из отверстия на спине.

Вторая рука у нее свободна, она зачем-то прячет ее за спину, но я не спорю. Мне нетрудно подержать, да и так существенно снижается риск, что телефон тоже искупается сегодня.

Дима с Евой воркуют, точнее, это она без умолку болтает, в деталях рассказывая ему все, что она делала в садике, а он с неподдельным интересом ей внимает. День у дочери был насыщенным, поэтому вода, в которой она сидит, успевает ощутимо остыть, и я прерываю их затянувшийся обмен новостями и нежностями.

— Так, господа единороги, закругляйтесь. Еве пора мыться и спать.

Моя девочка пытается возразить, но Дима ласково — и твердо — напоминает ей, что маму нужно слушаться.

Она нехотя прощается с ним, сама нажимает на красную трубку и, насупившись, начинает выуживать из воды игрушки, складывая их на угловую полку.

Одной рукой.

Я настораживаюсь, вспомнив, что, когда забирала ее из сада и хотела взять за левую руку, дочь выдернула ее из моей ладони, и протянула вместо нее правую.

— Ева, у тебя что, болит ручка? — спрашиваю осторожно, без нажима.

— Нет, — отвечает, не глядя на меня.

Ой! Это плохой знак.

— А почему ты прижимаешь ее к животу?

— Просто она устала.

— Дай посмотрю.

Остановившись, протягивает с опаской.

Ободряюще улыбаясь, я бережно беру ее ручку, глажу, аккуратно кручу, осматриваю — никаких царапин, ссадин или других видимых повреждений.

— Болит? — вновь спрашиваю.

— Нет. Просто устала.

И словно в подтверждение берет игрушки и левой рукой тоже.

Успокоившись, начинаю ее намыливать. Сначала тело и шею, потом руки, внимательно наблюдая за реакцией — ничего, — потом ноги и дохожу до ступней. Как всегда, задерживаюсь на светло-коричневом пятнышке на внутренней стороне ее левой пятки.

Родинка.

На том же месте и той же каплевидной формы, как у Кирилла. И как у его матери.

В который раз радуюсь, что это фамильное пятно — Ахиллесова пята рода Потемкиных — в таком недоступном случайному взгляду месте. Иначе никакие заявления Димки не убедили бы Кирилла, что Ева — не его дочь.

Завернув малышку в полотенце, несу ее в кроватку. Засыпает еще до того, как я успеваю ее вытереть и одеть в пижаму.

Оставшись одна, включаю в спальне телевизор, надеясь, что он отвлечет меня и убережет от мыслей о Кирилле.

Я думаю о нем непозволительно много!

И не только когда я одна.

Сегодня, пока Ева забалтывала Диму, я вдруг задумалась о том, как бы она разговаривала с Кириллом, будь на месте Димки он. Ведь он и должен быть на его месте…

Я быстро отмахнулась от этой неуместной и даже преступной мысли, но спустя всего несколько минут Потемкин вновь нашел повод напомнить о себе.

И вот опять!

Телевизор однозначно не справляется с задачей.

Раздраженная своей неспособностью не думать о бывшем, отбрасываю пульт и хватаюсь за телефон, собираясь все же позвонить Лизе, несмотря на поздний час — лучше пусть она выговаривает мне, чем я продолжу барахтаться в пучине воспоминаний.

Но только я разблокирую экран, как он тут же оживает входящим звонком.

Кирилл…

"Что ему нужно?!"

— Извини, что поздно, — голос встревоженный. — У вас все в порядке?

— У нас?.. — переспрашиваю потрясенно, и в этот момент слышу громкий, душераздирающий плач дочери.

Сердце моментально ухает вниз, в центр живота, узлом стягивая от страха внутренности.

Девочка моя!

Пулей слетаю с кровати, едва не запутавшись в собственных ногах, и бегу к ней, с силой оттолкнув дверь своей спальни. Та с грохотом ударяется о стену, и ночью этот звук казался бы чудовищно громким, оглушительным, но не сегодня. Сейчас все прочие звуки тонут в надрывном плаче ребенка.

Моего ребенка.

— Что случилось? — фоном звучит из динамика голос Кирилла.

Даже удивительно, что я слышу его.

Щелкнув включателем света в коридоре, чтобы не слепить ее, дергаю ручку детской комнаты.

— Евочка, малышка, что с тобой? Мама рядом. Не плачь, солнышко мое. Не плачь, детка.

Выронив телефон, хватаю дочь на руки и порывисто прижимаю к себе, стремясь уберечь, защитить, укрыть от всего мира.

Я часто так делаю, мой девочке иногда снятся страшные сны, и она плачет, просыпаясь. И зовет меня. Я ложусь рядом и обнимаю ее до тех пор, пока она не перестанет всхлипывать и снова не уснет.

Но так она еще никогда не кричала.

В этот раз матерински объятия не работают, Ева кричит еще громче, буквально взвизгивает от боли. Как сирена. В панике отстраняюсь и вижу, что она вновь прижимает к себе левую руку. Лицо ее залито слезами, предплечье тоже обильно смочено соленой влагой.

Видя ее состояние, из-за криков и, особенно, от бессилия мне тоже хочется завыть. Но я не могу позволить себе слабость.

Только не сейчас, когда, кроме меня, моему ребенку никто не может помочь.

— Все-таки ручка болит? — сдерживая слезы в голосе, спрашиваю зачем-то, хотя ответ очевиден.

Не зря она так ее берегла.

Но что это может быть — перелом? Но разве при переломе она могла бы так спокойно двигать рукой весь вечер?

Я помню, когда у меня был перелом, и это… непередаваемая боль.

Боже, ну как?.. Как ей помочь?!

Вновь беру рыдающую малышку на руки, на этот раз бережнее, аккуратнее, не касаясь руки. Ева не вырывается. Я поднимаюсь, хожу с ней по комнате, согревая и баюкая, и совершенно не зная, что делать.

Черт! Я даже в скорую позвонить не могу!

Потому что сейчас дочь меня ни за что не отпустит, а с ней плачущей на руках я даже телефон не смогу найти и поднять. Но если и дозвонюсь каким-то чудом, то сотрудник колл-центра меня просто не услышит — Евин плач не останавливается ни на секунду и даже не становится хоть немного тише.

Она рыдает так горько, взахлеб, что сердце разрывается. Я готова поменяться с ней местами, согласна переломать себе и ноги, и обе руки, лишь бы моя доченька перестала чувствовать боль, но жаль, детская присказка "у кошки боли" в реале не работает.

Я готова на что угодно, чтобы помочь ей, но вынуждена просто ходить и шептать на ушко якобы успокаивающие слова. Пока она не успокоится, у меня буквально связаны руки.

Но еще не придумали слов, которые снимают физическую боль.

Ну почему именно сегодня я одна?

"Где же ты, Дима, когда ты так нужен?!" мысленно воплю я в потолок и вздрагиваю от мощного стука в дверь.

Даже Ева на мгновение перестает плакать и смотрит в сторону коридора.

— Дима! Слава Богу! — кидаюсь я к двери.

"Но как он узнал?" мелькает мысль, когда я резко поворачиваю замок.

— Скорую помощь вызывали? Я отвезу вас в больницу.

Глава 28. Перелом

(POV Кирилл)

Когда я услышал этот крик в трубке — резкий, отчаянный, бьющий по нервам, — во мне что-то сломалось.

Буквально. С треском и хрустом.

Точнее, надломилось там внутри это что-то еще раньше, когда я вдруг проснулся — как уснул, не помню, — как после чьего-то толчка, с дико колотящимся, будто рвущимся с цепи сердцем. Я и не знал, что мой мотор может работать на таких бешеных скоростях, но эта мысль во мне не задержалась. Ее вытеснила полностью затопившая меня необъяснимая, безотчетная тревога. В груди сосало и шарашило так, будто я что-то такое страшное или плохое знаю, но не помню.

Точнее, помню, но не все, а лишь одну-единственную деталь — я должен срочно позвонить Рите.

Я проснулся с этой мыслью, будто во сне мне ее кто-то шепнул.