Евгений Хохлов - Сны женщины
– Папа!!! – снова зовет наша героиня.
Нет, он не услышит. Он, красен, разъярен и несчастен, прижав к пораненной щеке платок, забыв о своих вещах, о легендарных Леночкиных подсолнухах и о своей всепоглощающей любви, несется метровыми шагами к верному белому авто, что ждет его у калитки.
Героиня наша беспомощно смотрит вслед отцу. Что остается ей? Лишь вернуться в дом, чтобы не видеть промокшей в росистой траве скомканной и осиротевшей одежды, чтобы не видеть изломанных цветов на газоне, не слышать развеселого и самозабвенного птичьего пения.
* * *Она входит в холл и оборачивается к вспыхнувшему вдруг экрану телевизора. Телевизор мрачен. Телевизор являет очередные криминальные новости. И девица-репортер с угольно-черной прической и странным, ненатуральным голосом тут как тут, сжимает микрофон:
– …произошло в элитном дачном поселке…
Девица стоит у забора, за забором виден коттедж.
Забор ладный, коттедж стильный.
– …занимал высокие должности по линии Министерства обороны…
Милиция и врачи «скорой», как видно, верная свита девицы, не лезут на первый план – отличная массовка.
– Оперативники отмечают особую изощренность преступления: жертву сначала усыпили, – смакует подробности девица, – а затем ампутировали голову по всем правилам хирургического искусства.
– Почему я должна это смотреть? – вопрошает наша героиня телевизор и безуспешно пытается отыскать пультик, чтобы выключить это чудовище.
Пультика, я точно знаю, она не отыщет, а кнопки под экраном упрятаны хитро, да и не работают. Да ладно, Татьяна Федоровна, самое страшное вы уже услышали. Остальное можно и потерпеть. И как вы ни затыкайте уши, как ни отворачивайтесь, неожиданностью последующее для вас не будет.
– Что за мерзость! – восклицает она. И вдруг догадывается и уже не может отвести от экрана глаз. – Папа… – стонет она.
Во весь экран – фотография с военных документов генерала. На ней он чопорен и совсем чужой. Кажется, не положено без дела показывать фотографии и документы, но для черногривой девицы нет ничего святого, и она, лаская микрофон пальчиками в черном маникюре, сообщает своим загробным голосом:
– Обвинение предъявлено жене убитого, врачу по образованию, Юдифи Каценэленбоген…
Вот она, Юдифь. Растрепана, пьяна, помята. А героиня наша, вглядевшись в убийцу, в ужасе ощупывает свое лицо и смотрит в телевизор, словно в жестокое искажающее зеркало.
У Юдифи же, как у любой безумицы, взгляд отсутствует. Одета она в безрукавную тельняшку мужа, которая ей сильно велика, и все тянет ее худыми руками, пытается запахнуть, как халат.
– За что вы его убили, Юдифь? – полна сочувствия, склоняется над нею репортерша.
– А чтоб, значит, не гулял, кобелина, от законной-то жены… – тупо мычит в микрофон Юдифь. Во всяком случае, именно такие слова послышались нашей героине, и она кричит:
– Хватит!!!
Что до меня, то я стучу в дверь уже не менее двух минут, поэтому имею право любой невнятный возглас, донесшийся из-за дверей, принять за разрешение войти. Я открываю дверь и произношу:
– Благодарю вас, Татьяна Федоровна.
Она открывает глаза и смотрит на меня, мягко говоря, очумело.
– Я не вовремя? – осведомляюсь как вежливый человек.
– Что-то случилось? – спрашивает она и с трудом пробивается сквозь память. Все-то у нее в памяти двоится.
– Извините, дорогая. Я, собственно, кота ищу. Сбежал, мерзавец.
– Опять? – удивляется она.
– Что значит «опять»?
Мне нравится эта игра, ах, как нравится!
– Что значит «опять», дорогая?
– Вы его тут уже искали…
– Правда? – изображаю я недоумение. – А мне казалось, что в последний раз он еще к Ванде в гости наведывался.
– Ну как же? Его еще звали… Эсхил? Как-то так необычно… Нет, вспомнила: Платон!
– Кхмм? Э-э-э… кота?!!
– Действительно… Кота… – бормочет она и умолкает.
Теперь ей неловко, она смущена, запутавшись в снах и раздвоившейся памяти. Ей бы не хотелось, чтобы я счел ее умалишенной. Поэтому сейчас самые неожиданные мои объяснения она примет без излишней экспрессии. А что до недоверия… Что до недоверия, пусть оставит его при себе.
– Не о чем беспокоиться, – говорю я, будто продолжая некий разговор, – то был всего лишь сон, мадам, страшный сон. Мало ли кому что приснится.
– Какой… сон… – замирает она.
– Ну как же. Вы мне только что рассказали.
– Я рассказала вам?
– Да-да. Я так и подумал, что это – всего лишь сон. Мало ли что снится! Но бывают и вещие сны, не отрицаю, которые следует проверить. Я и проверил, посмотрел в Интернете, чтобы вы не беспокоились. Жив-здоров ваш Дунаев Федор Фомич. Папа ваш. Вот, извольте взглянуть.
Я устанавливаю ноутбук, который принес с собою, прямо поверх Вандиных стеклянных бабочек, раскрываю его, отыскиваю файл и демонстрирую перепуганной Татьяне фотографию. На фотографии – улыбающийся старичок в пижаме и генеральских штанах с лампасами, сидит на лавочке рядом с кудрявой дамой в белом халате на фоне пышной, но ухоженной природы.
– По-моему, он еще вполне узнаваем, ваш папа. Вот, обратите внимание на подпись… Читаете по-немецки?
– Нет… – отрицательно качает она головой.
– Ну так я помогу. Здесь написано: «Генерал Теодор Дунаефф и доктор Юдифь Каценэленбоген. Санаторий Эльфинштайн, 2009».
– Что за… санаторий такой?
– Ну почем я знаю, дорогая? Главное, что там есть электронный адрес. Не желаете ли?.. Не желаете настучать послание? Прошу! Умеете?
– Кое-как. Одним пальцем…
– Желаете, помогу? Отстучу под диктовку.
– Я сама… Если… Если не очень вас задержу.
– Пользуйтесь. Я зайду позже или уж завтра утром. Если мой мерзавец объявится… Вы уж его извините, он, в сущности, безобидный зверь. Ручной и ласковый. До новой встречи, дорогая!
Она не отзывается, она смотрит на монитор с удивлением и надеждой. И тут же, прямо под изображением начинает, буква за буквой, набирать письмо. Слежу, как идут дела, – мне не улыбается покупать новый ноутбук, если она, неумеха, с этим сотворит что-нибудь непотребное. Но Татьяна Федоровна аккуратна, и я, успокаиваясь, тихонько отправляюсь прочь.
Отправляюсь прочь, печалуясь о том, как же низко пало, как упростилось эпистолярное искусство! Где глубокие чувства, выраженные в словах? Где полет души? Где изысканность стиля? Что это, право, за письмо от любящей дочери, которая много лет не видела отца, уж почти забыла его и вот случайно (спасибо некоему нотариусу) обрела снова: «Здравствуй, папа. Это твоя дочь Татьяна. Пишу тебе из бабушкиного дома, который получила в наследство. Я почти совсем не помню бабушку Ванду, да и твои воспоминания, думаю, не очень хороши…»
