Пэт Конрой - Принц приливов
— Лоуэнстайн собирается вскоре тебя выписать, — сообщил я.
— Думаю, я готова вернуться домой.
— Если ты снова решишь куда-нибудь отправиться, дай мне знать. Я тебе обязательно в этом помогу.
— Мне по-прежнему хочется держаться подальше от всех вас. И еще долго будет хотеться.
— Что бы ты ни сделала, я все равно люблю тебя, Саванна. Но мне невыносима мысль о мире без тебя.
— А мне иногда кажется, что мир без меня был бы лучше, — вздохнула она, и грусть в ее голосе больно резанула по мне.
Я взял сестру за руку.
— С похорон Люка мы ни разу не упомянули его имени, — сказал я.
Саванна прислонилась к моему плечу и испуганным тоном прошептала:
— Прошу тебя, Том, только не сейчас.
— Сейчас самое время. Мы так обожали Люка, что забыли, насколько сильно дорожим друг другом.
— Во мне что-то сломалось, — почти задыхаясь, пробормотала она. — И этого не исправить.
— Все же давай попробуем.
Я указал на бессмертные цветы Моне, плавающие в прохладных водах в Живерни.
— Ты можешь восстановиться с помощью своего искусства. Создать прекрасные стихи о нашем брате. Из всех нас только ты можешь вернуть нам Люка.
Саванна заплакала, но в ее слезах чувствовалось облегчение.
— Он же мертв, Том.
— Он потому и мертв, что с момента его гибели ты не написала о нем ни строчки, — возразил я. — Сделай с Люком то, что Моне сделал с цветами. Примени волшебство своей поэзии. Пусть весь мир узнает и полюбит Люка Винго.
В тот день, несколькими часами позже, опасения Сьюзен Лоуэнстайн оправдались. Мне позвонила Салли. Она произнесла пару слов, и у нее дрогнул голос.
— Салли, что случилось?
— У него были отношения еще с двумя женщинами. Я уже собиралась переехать к нему и забрать детей, а оказалось, что он кроме меня трахался еще с двумя.
— Все дело в английских мотоциклах, — заметил я. — Пенковые трубки — просто безобидное чудачество. Но когда врач начинает коллекционировать мотоциклы, у него явно не все в порядке с мужским эго.
— Том, я его действительно любила, — всхлипывала в трубку Салли. — Не стану тебе врать. Любила.
— Твой вкус по части мужчин всегда вызывал у меня легкое недоумение.
— Том, мне сейчас очень паршиво. Такое чувство, будто со мной поразвлеклись, как со шлюхой, а потом выбросили. Я даже не представляла, как заводятся романы на стороне. А вляпалась так, что выставила себя полнейшей идиоткой.
— Не вини себя, Салли, — сказал я. — Ни у кого нет рецепта, как правильно заводить романы на стороне.
— Когда я сообщила ему, что знаю про тех двух женщин, и приперла к стенке, он вел себя просто отвратительно. Наговорил мне ужасных вещей.
— Хочешь, я побью его? — предложил я.
— Нет, конечно. Зачем?
— Я бы с удовольствием его поколотил. А ты бы смотрела.
— Он сказал, что я слишком стара для него, чтобы на мне жениться. Представляешь, одной его подружке всего девятнадцать.
— По-моему, этот человек никогда не отличался глубиной.
— Что нам делать, Том? — спросила Салли. — Как из всего этого выбраться? Ты присылал такие удивительные письма. На твоем месте я бы мне этого не простила.
— Подожди делать выводы. Ты еще не знаешь про Лоуэнстайн.
Я ждал Сьюзен на улице, невдалеке от дома, в котором находился ее офис. Я стоял, подпирая фонарный столб. Я пытался подобрать нужные слова, глядя, как она сбегает по ступенькам. Как всегда, ее красота что-то во мне всколыхнула, но в тот момент по-настоящему разрывала мне сердце ее доброта. Только я открыл рот, и слезы полились сами собой. Никто еще не изобрел удачного способа прощания с Лоуэнстайн. Она все поняла и с криком бросилась через улицу.
— Нет, Том! Нет! Это нечестно!
Она уронила портфель на тротуар и порывисто обняла меня. Портфель раскрылся, и бумажные листы полетели под колеса машин. Сьюзен вытерла мои слезы и поцеловала.
— Мы же знали, что этот день настанет. Мы обсуждали это. Ты — из тех мужчин, которые обязательно возвращаются в семью. И это, Том, я в тебе ценю. И все равно, черт бы побрал эту Салли. Ну почему тогда не я оказалась на ее месте?
От ее реакции мне стало еще больнее, и я, будто обиженный мальчишка, зарыдал у нее на плече. Она гладила меня по голове, приговаривая:
— Нет, надо найти себе хорошего еврейского парня. Вы, гои, меня просто доконаете.
И мы оба, вопреки грусти, засмеялись.
Саванна сидела в кресле возле окна, выходящего на Бликер-стрит. Ее волосы утратили золотистый блеск, лицо было бледным и одутловатым. Услышав мои шаги, она не повернулась. Свои вещи я упаковал накануне вечером и оставил возле кухонной двери. Я зашел в цветочный магазин на Восьмой авеню и купил сестре куст цветущей гардении. Один цветок я срезал и, подкравшись к Саванне, воткнул ей в волосы.
А потом я задал ей свой извечный вопрос:
— Саванна, на что была похожа твоя жизнь в родительской семье?
— На Хиросиму, — ответила она.
— А после того, как ты покинула родительский дом с его теплом и заботой сплоченной семьи?
— На Нагасаки, — произнесла она, по-прежнему глядя в окно.
— Как называется стихотворение, написанное тобой в честь нашей семьи?
— «История Аушвица», — отозвалась сестра, и мне показалось, что она вот-вот улыбнется.
— А теперь самое важное. — Я наклонился и почувствовал аромат гардении в волосах Саванны. — Кого ты любишь больше всех на свете?
Она прижала мою голову к своему мокрому от слез лицу и прошептала:
— Больше всех я люблю Тома Винго. Моего несносного, фантастического брата-близнеца. И прошу за все меня простить.
— Все в порядке, Саванна. Мы вновь обрели друг друга. И у нас впереди — уйма времени, чтобы на месте руин построить что-то новое.
— Обними меня, Том, — попросила сестра. — И покрепче.
Вот и настало время покинуть ее квартиру. Я вынес в коридор чемоданы, где меня ждал Эдди Детревилл, взявшийся помочь мне спустить их вниз и погрузить в такси. Я похлопал Эдди по плечу, чмокнул его в щеку и сказал, что редко встречал столь щедрого и отзывчивого человека, как он. Потом я подошел к креслу проститься с Саванной.
— Думаешь, Том, у нас с тобой есть силы выжить? — спросила она, поднимая на меня глаза.
— У меня есть. А вот насчет тебя не уверен, — честно признался я.
— Выживание. Наша семья наделила тебя этим даром.
Я поцеловал сестру и направился к двери.
— Но тебе наша семья даровала нечто большее, — напомнил я, поднимая чемодан.
— Что же, интересно? — горестно усмехнулась Саванна.
— Гениальность. Наша семья даровала тебе гениальность.
