Николай Семченко - Яблоко по имени Марина
Мы с Зойкой переглянулись. Рассуждения Ольги показались нам не то чтобы слишком взрослыми, а, скорее, очень уж прагматичными. Тогда подобный взгляд считался не таким уж хорошим. Тогда нас учили верить в высокие порывы души, любовь, дружбу, чувство товарищества. А тут такие, можно сказать, мещанские рассуждения. Наверное, Оля шутит. Неужели она на самом деле так думает?
— А! Замнем для ясности, — Оля вскинула на нас ясные невинные глаза и перевела разговор на другую тему. — Что-то скучно тут у вас. Пока Зоя с утра в огороде полола, я все ее пластинки переслушала. По телевизору — ничего хорошего, даже мультики не показывают. Радио включила — тоже тоска: передачи про то, как доярки удои повышают, а механизаторы поля обрабатывают. Может, хоть вечером у вас повеселее? Ну, танцы, например…
Вообще-то, танцы в поселковом парке были почти каждый вечер, кроме понедельника. Начинались они часов в восемь, и открывали их бабульки. Все, как одна, принаряженные, в накинутых на плечи платках, они степенно выходили на танцплощадку парами и церемонно изображали нечто подобное вальсу или старинному танго.
Впрочем, они больше любили «Барыню» и «Цыганочку», но такое удовольствие музыканты предоставляли им ближе к девяти часам вечера, когда вокруг танцплощадки собиралась молодежь. Бабуськи так рьяно притопывали и прихлопывали, что непременно вызывали поощрительные аплодисменты, свист и подбадривающие выкрики, отчего танцорки еще больше раздухарялись, чтобы под последние аккорды в изнеможении рухнуть на лавочки и уж более не выходить на круг. Его сразу занимали девчонки, для которых музыканты сначала играли летку-еньку, самый популярный тогда танец. Парни степенно стояли за оградой; наблюдая за веселой кутерьмой, они покуривали, обменивались скупыми репликами, высматривали интересных, на их взгляд, плясуний. Самые отчаянные из девчонок выбегали с танцплощадки, хватали упирающихся парней за руки и тащили на сцену, которая к тому времени уже освещалась тусклым фонарем. В одиннадцать часов танцы заканчивались, и сколько отдыхающие ни просили музыкантов, те оставались непреклонны: «Последний танец он и есть последний!».
Вокруг танцплощадки обычно прохаживались дружинники с красными повязками на руках. Иногда к ним присоединялись наши учителя: они следили за тем, чтобы школьники отправлялись спать вовремя — в десять часов вечера, не позже: детское время в поселке строго ограничивалось общественностью. Родителей, которые не следили за своими детьми, в случае чего могли пропесочить на профсоюзном собрании или вызвать на заседание школьного педсовета. Но мы все равно умудрялись прятаться в темных аллеях, зарослях вяза или за стволами старых деревьев, чтобы хоть издали посмотреть на веселящуюся молодежь. Ох, как нам хотелось поскорее получить аттестаты и считаться взрослыми!
Несмотря на ограничения, Ольга захотела пойти на танцы. Зоя объяснила ей, что в десять часов вечера воленс-неволенс придется уйти, а то потом не оберешься неприятностей.
— Ой, темнота какая! — воскликнула Ольга. — Господи, куда я попала? В городе никаких облав на танцплощадках не бывает.
— У нас тоже облав нет, — обиделась Зоя. — Просто такое правило есть. Может, и неплохое, потому что ночью всякое может случиться: пристанет кто-нибудь или вообще что похуже произойдет, — она многозначительно посмотрела на Ольгу и покраснела. — Ну, сама знаешь, какие охальники встречаются…
— Не бойся, я знаю, как их образумить, — усмехнулась Ольга. — Главное — успеть между ног пнуть и как можно резче. Пока он корчится, ты уже далеко будешь.
— Да ну! — не поверила Зоя. — Будет он ждать, пока ты его двинешь!
Ольга в ответ только загадочно улыбнулась, совсем как взрослая женщина — уголками губ.
Вечером я удивил маму тем, что тщательно нагладил свои черные школьные брюки, надраил до блеска ботинки и надел белую рубашку. Перед Ольгой мне хотелось выглядеть как можно лучше, но маме я сказал, что у одноклассника, мол, день рождения и как-то неудобно идти на него в шароварах и майке. Слава Богу, она не догадалась спросить, что за одноклассник, иначе вранье обнаружилось бы сразу: я не успел придумать, у кого из наших ребят именины. И если бы мама стала любопытствовать дальше, то непременно стушевался бы и, чего доброго, кончики ушей у меня налились бы краской. Они всегда розовели, когда я врал. Но мама лишь спросила:
— А новенькая девочка, что к Авхачевым приехала, тоже идет туда же, куда и ты?
— Да! — честно ответил я.
— Симпатичная девочка, — оценила мама. — Смотри, чтобы ее никто не обидел. Вы ведь все равно, наверное, и наши танцы ей покажете?
— Ну да, — смутился я.
— А там всякое может произойти, — мама вздохнула, — Вообще-то, в наше время малолеткам не разрешалось даже близко к танцам-шманцам подходить. Но что поделаешь, времена меняются…
На танцплощадку я не пошел, остался за оградой: стоял вместе со знакомыми ребятами, о чем-то с ними говорил: да — нет, угу, ага — отделывался в основном междометиями, потому что все мое внимание занимала Ольга. Она выглядела лучше всех! В лазурном сарафанчике, голубых туфельках и с синей лентой в волосах Ольга выделялась среди поселковых девушек. Вместе с Зоей они станцевали вальс, потом нечто стиляжье, похожее на твист — так, как показывал Бывалый в фильме «Кавказская пленница»: кончиками туфель они будто бы тушили брошенные на пол сигаретные бычки, яростно, самозабвенно, изящно. Зоя, правда, стеснялась, но Ольга ее подбадривала: «Еще, еще! Держи ритм!».
А потом пришел Мишка. Он тоже принарядился, надев клетчатую рубашку навыпуск, брюки-клеш и коричневые штиблеты, наверное, отцовские.
Мишка подошел к нам, поздоровался с каждым за руку и небрежно спросил:
— Ну, что, пацаны, так и будете на городскую чувиху только смотреть?
— А мы чо? Мы ничо, — засмущались парни. — Очень нам она нужна. К ней на драной козе не подъедешь. Ну ее!
— Ладно, — ухмыльнулся Мишка. — Я попробую подъехать.
И подъехал. Он помахал Ольге рукой, та ему ответила тем же. Но Мишка не пошел на танцплощадку — он отошел от нас чуть в сторонку и, скрестив руки на груди, стал смотреть, как девчонки танцуют очередной вальс. Зойка от смущения все время запиналась, а Ольга, смеясь, подхватывала ее и вела в танце, то и дело оборачиваясь на Мишку. А он, как зачарованный, продолжал смотреть на нее.
Наконец вальс кончился и объявили белый танец. Его всегда провозглашал толстый Жора-барабанщик — громко, под неистовый стук палочек. Я посмотрел на часы: «детского времени» оставалось десять минут.
Зоя тоже посмотрела на часы и что-то сказала Ольге, но та рассмеялась, отрицательно покачала головой и, выбежав с танцплощадки, подскочила к Мишке, схватила его за руку и повлекла за собой на освещенную сцену. Тот, казалось, такого не ожидал и упирался, но все-таки позволил завести себя на площадку, и там первый положил руки Ольге на талию, чуть отстранившись от нее, — так они и танцевали, соблюдая дистанцию. Зоя, оказавшись одна, села на лавочку и, поглядывая на часы, нервно притопывала ногой. Будто в ритм музыке. Но на самом-то деле она психовала.
