Барбара Брэдфорд - Состоятельная женщина. Книга 1
Эмма выпрямилась, гордо тряхнув головой. Да, слишком много ее самой вложено во все это. И она просто не имеет права допустить, чтобы созданное ее руками попало в чьи-то руки – недостойные, недоброжелательные. Руки, которые все развалят. „Я совершенно права, когда замышляю свой контрзаговор, – убеждала она себя. – Не только с точки зрения прошлого и тех усилий, которые на это ушли, но и с точки зрения будущего. То, что я делаю, делается не ради меня одной, а и ради всех тех, кто здесь работает и гордится этим магазином так же, как и я".
Минутная слабость уступила место холодной решимости. Ее шаги гулким эхом отдавались под сводчатым потолком – торговые залы цокольного этажа Эмма покидала с гордо поднятой головой, чтобы вернуться наверх в свои роскошные „дворцовые" апартаменты.
События минувших недель убеждали в том, что после ее смерти в семье неминуемо начнутся раздоры из-за дележа наследства и решения вопроса: к кому должно перейти руководство компаниями. Поэтому во что бы то ни стало необходимо упредить поползновения взбунтовавшихся членов семьи. Упредить, пока она еще жива. Сначала ей предстоит закончить оформление всех официальных бумаг, чтобы воспрепятствовать любым попыткам погубить ее лондонский магазин, как и всю ее огромную торговую империю. Бумаги должны быть составлены таким образом, чтобы сохранить дело ее рук в неприкосновенности, как и все несметное личное состояние. И тому, и другому надлежало попасть в новые руки. То есть те, которые выберет она сама.
Утром следующего понедельника боль в груди сделалась непереносимой: Эмма с трудом могла дышать и у нее просто не было сил встать с кровати. Она наконец-то уступила настояниям Полы и разрешила вызвать на дом своего лондонского врача доктора Роджерса. За прошлый уик-энд Эмма подписала почти все бумаги, которые теперь, с соответствующими печатями, приобретали полную юридическую силу, так что теперь она могла позволить себе роскошь немного поболеть. После осмотра больной доктор Роджерс вместе с Полой перешел в дальний угол спальни, откуда их приглушенные голоса почти не слышались. До нее долетело всего несколько тревожных слов из их разговора, подслушивать который, впрочем, не было особой надобности: уже несколько дней, как она подозревала, что подхватила воспаление легких, так что услышанное сейчас лишь подтвердило ее собственный диагноз. Через некоторое время машина скорой помощи доставила ее в Лондонскую клинику, где, как торжественно пообещала Пола, ее обязательно, в тот же самый день, навестит Генри Росситер, – таково было поставленное Эммой условие. Он явился под вечер и был поражен, застав свою клиентку в кислородной палатке в окружении множества непонятных медицинских приборов, сестры в накрахмаленном белом халате и нескольких явно озабоченных врачей. Вид его побледневшего лица и встревоженных глаз заставил ее мысленно усмехнуться: еще бы ему не волноваться, когда его благополучие в немалой степени зависит от нее, а точнее, от ее бизнеса. Сжав ей руку, Генри через силу произнес бодрые слова: „Не волнуйтесь, Эмма, скоро все будет в порядке и вас отсюда выпишут". В ответ она попыталась тоже пожать его руку, но слабость помешала ей сделать это – ее сил хватило лишь на то, чтобы пошевелить кистью. Ей стоило неимоверных усилий свистящим шепотом спросить у него, как быстро все уладится. Генри, однако, неправильно ее понял, что вопрос относится к ней самой, а не к ее делам – вернее, к распродаже собственности, которой он занимался. Поэтому он продолжал твердить слова утешения, всячески успокаивая ее перспективой скорейшего выздоровления. Эмма вынуждена была все это выслушивать, кипя от бессильной ярости.
В этот момент до нее с новой силой дошло, что вот опять она, как всегда в решающие минуты своей жизни, одна. Совсем одна. И никуда ей от этого не деться: как только настанет время делать шаги, от которых зависит дальнейшая судьба, от нее все отворачиваются, и решение должна в результате принимать только она сама. Вот и сейчас кроме нее некому выполнить те несколько оставшихся еще не решенных важных дел, от которых зависит будущее и созданной ею торговой империи, и династии Хартов. Это значит, что ей во что бы то ни стало надо жить. Она не имеет права умирать, поддаваться этой нелепой болезни, как ни обессиленно безмерно уставшее тело – тело уже старой и дряхлой женщины. Необходимо мобилизовать каждую частичку своей воли, чтобы заставить себя жить дольше. Сильная воля выручала ее всегда – выручит и теперь. То будет самая впечатляющая демонстрация силы воли, направленной на то, чтобы победить смерть.
Но, боже, как она устала! Откуда-то издалека до нее донесся голос сестры, обращенный к Генри Росситеру: его просили выйти из палаты. Тут ей дали какие-то лекарства и снова подключили кислород. Эмма закрыла глаза и стала погружаться в сон. По мере этого погружения она чувствовала, что к ней, мгновенье за мгновеньем, возвращалась ее молодость. Вот ей уже шестнадцать. Она выбегает из дому, в родном Йоркшире, и несется к своему любимому вересковому лугу за деревушкой Фарли, вверх по склону холма – к Вершине Мира. Сухие веточки хлещут по ее голым ногам, ветер парусом развевает подол ее длинной юбки, шелковые ленточки, вплетенные в волосы, летят за ней. Небо голубое до рези в глазах, в нем носятся жаворонки, устремляясь все выше и выше – к солнцу. Кто это стоит там внизу под сенью огромной скалы, возвышающейся над Рамсден Гилл? Да это же Эдвин Фарли! Завидя ее, он машет рукой и начинает карабкаться по скалистому уступу, где они так любят сидеть вдвоем, защищенные от пронизывающего ветра, и любоваться окрестностями. Он все карабкается и карабкается, не оборачиваясь ни разу.
– Эдвин! Эдвин! – кричит она ему. – Подожди меня!
Но ветер уносит ее голос, и Эдвин ничего не слышит.
Когда она добирается наконец до расщелины, то почти не может дышать от усталости, на ее обычно бледных щеках горит румянец.
– Я так быстро бежала. Думала, прямо умру сейчас, – шепчет она, задыхаясь, пока он помогает ей взобраться на уступ.
– Ты никогда не умрешь, Эмма, – улыбается он. – Мы с тобой всегда будем жить вечно. Здесь, на Вершине Мира.
По мере того, как сон одолевает ее, картина начинает дробиться на сотни мелких кусочков и постепенно исчезает из ее сознания.
4
Эмма не умерла. Врачи говорили о чуде: по всем медицинским канонам женщина семидесяти восьми лет не должна была вторично перенести бронхиальную пневмонию со всеми ее осложнениями, которые на сей раз сопутствовали болезни. Так же поражены они были скоростью, с какой она выздоравливала, – уже к концу третьей недели она смогла выписаться из клиники. Когда ей выражали свое восхищение по этому поводу, она молчала, загадочно улыбаясь в ответ. Про себя, однако, она думала: „Разве они смогут понять, что сила воли – это самая большая сила в мире?" После двух дней постельного режима у себя дома на Белгрейв-Сквер она сочла, что этого достаточно, и, вопреки советам врачей, встала – и тут же отправилась в свой офис. Шаг этот вовсе не был таким уж безрассудным, как могло бы показаться со стороны: несмотря на всю свою импульсивность, Эмму всегда отличала здравость суждений. Вот и на этот раз она все тщательно продумала, взвесив все за и против. Она досконально знала свой организм и могла верно судить о его физических возможностях. Сейчас она пришла к выводу, что полностью выздоровела. В магазине ее тепло приветствовал весь персонал – люди и на самом деле любили свою хозяйку. Они не увидели ничего особенного в том, что она вернулась. Только Пола, нервничая, озабоченно ходила за бабушкой по пятам.
