Кэтрин Стоун - Светлая полночь
Мебель была изящна, декор изыскан, в гостиной стояла благоухающая и сверкающая двенадцатифутовая рождественская елка. Судя по всему, голубоватую ель выбрали специально, чтобы она гармонировала с цветом обоев. На ней весело мигали крошечные белые огоньки, весьма продуманно развешанные; ручной работы хрустальные снежные хлопья и серебристые бантики придавали елке праздничный вид.
Джейс нахмурился при виде столь великолепного дерева — ведь подобное зрелище может показаться Джулии не вполне уместным из-за ее усталости.
Однако лицо Джулии не было хмурым, она выглядела просто усталой и не могла дождаться, когда ее проводят в предназначенную ей спальню.
Джейс пожелал ей спокойной ночи и доброго сна, стоя на пороге спальни, и в ответ услышал те же пожелания от Джулии.
Джейс спал плохо. Да он и не ожидал, что будет хорошо спать, а потому и не приложил к этому особых усилий.
Глядя в черноту зимней ночи, он наблюдал за тем, как засыпает большой город, а на заре, приняв душ и переодевшись, с интересом смотрел, как пробуждается Лондон, готовящийся встретить сочельник.
Шел дождь — этакая изморось, падающая со свинцово-серого неба. Может быть, это будет хороший день для девушки из Канзаса, не столь трудный, как она опасалась, и кто знает, возможно, к концу дня даже появится рождественская радуга.
Фантазия Джейса о предвечерней радуге рассыпалась о новый образ радуги. О Джулию, возникшую на пороге.
Он, повернувшись, улыбнулся. Улыбнулся, несмотря на увиденное. Усталость. Измученность.
— Доброе утро!
— Доброе утро!
Лавандовые глаза ее были ясными на фоне темных кругов под ними — результат бессонной ночи. И щеки у нее были розовые. Она была в зеленом джемпере, бордовой кофте, на шее — жемчужное ожерелье, в ушах — такие же серьги.
Этот наряд свидетельствовал о том, что Джулия готова к встрече Рождества. Усталая, обессиленная и тревожная, Джулия Энн Хейли намерена была встретить этот праздник с должным почтением, достоинством и добродетельно.
В точности так, подумал Джейс, как она встретила бы расстрельную команду.
— Пожелайте мне удачи.
— Пожелаю, — кивнул Джейс. — Во время завтрака.
— Ах нет, благодарю вас. Я съела вчера так много орехов, что все еще сыта, да и вообще едва ли захочу есть снова. — А затем, словно они до сих пор находились в том месте, где были орехи и существовала магия, она призналась: — И кроме того, я опасаюсь есть.
— Чего вы боитесь, Джулия?
Вопрос был простой и задан деликатно. Однако у Джулии не было на него ответа. Она не умела выражать свой страх словами. Более того, она даже не позволяла своему страху сосредоточиться в мозгу.
Страх гнездился где-то в глубине — неясный, зловещий и темный, словно буря на горизонте, этакое свинцово-черное пятно, которое может превратиться в смерч, сметающий все на своем пути.
Девушка из Канзаса никогда не пыталась определить возможную разрушительную силу собирающихся на горизонте облаков. Но после вопроса Джейса ее мозг заработал в поисках возможного ответа.
Чего она боялась? Скажем, боли — такой, что она не сможет снова сделать Вдоха… Она позволит мучительной боли распространиться из сердца к губам — и это опять вынудит ее прибегнуть к спиртному.
— Джулия!
— Сойти с ума, наверное.
— Вы не сойдете с ума.
— Вы не можете этого знать.
Джейс улыбнулся:
— Но я знаю. Разговор помогает, Джулия. Так говорят. Может, вы мне расскажете об Уинни?
Джейс Коултон искал ее доверия в тот самый день, в который двадцать два года назад нарушил обещание, данное пятилетней девочке.
И в ожидании ее ответа в сердце Джейса разгорелась яростная борьба — борьба между желаниями и разумом.
— Поверьте мне, Джулия.
И она поверила.
— Я не знаю, с чего начать…
— Сначала, наверное.
Вместо ответа Джулия кивнула, а точнее, лишь слегка наклонила голову. Глаза ее смотрели вниз.
— Мне было четырнадцать лет, когда родилась Уинни.
— Джулия!
Она подняла голову:
— Да?
— Начните с себя.
— С себя?
— Да, с себя. С вашей двоюродной бабушки Энн, — мягко подсказал Джейс. — С ваших родителей. С вашего детства в Канзасе.
Их разделяло пространство — двух танцоров на огромной сцене. Джейс стоял у окна, из которого лился серый свет, она — в противоположном конце гостиной, позади плюшевого лилового дивана.
Однако отважная балерина больше не была одинокой. Это было утонченное па-де-де.
— Моя мать родилась в богатой семье, где строго соблюдались правила приличия. Эти традиции переходили из поколения в поколение. Она всячески восставала против этого, в частности выбирая самых неподходящих мальчиков. Когда ей было семнадцать, она забеременела. Беременность нужно было скрыть. Где это лучше сделать, как не в сельскохозяйственном Канзасе? Бабушка, кузина моей родной бабушки, переехала туда. В Тирней. Бабушка не знала ни души в новом городке. Она и мой двоюродный дедушка Эдвин жили в Канзас-Сити в течение сорока лет. Но однажды, проезжая на машине, они обнаружили Тирней и решили, что это вполне симпатичное местечко, где можно будет скрыться. Там она жила еще шесть месяцев после того, как Эдвин умер. Хотя он всегда оставался с ней — они жили очень счастливо.
Джулия вскинула руки, которые раскрылись, словно лепестки белого цветка.
— Бабушка и Эдвин всегда хотели иметь детей, но их не было, поэтому они с готовностью согласились приютить дочку своенравной беременной семнадцатилетней девицы. За сокрытием беременности должно было последовать еще более тайное удочерение. Но бабушка…
— Хотела вас.
— Да, — шепотом подтвердила Джулия. — Бабушка хотела меня.
Балерина выдвинулась из-за плюшевого лилового дивана к голубой елке. Испугалась ли она, узрев ее великолепие? Нет. Не было никакого трепета, когда она зажгла крохотные белые огоньки, которые образовали мириады радуг в кристалликах снега.
— Моя мама назвала меня Джулией, как звали и ее, а когда мне было четыре года, я дала себе имя Энн — имя бабушки. Впоследствии и фамилия моя стала такой же, как у бабушки. Через неделю после моего рождения моя мать ушла. Она появилась лишь тогда, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Бабушка изложила мне деликатную версию о том, что мать была слишком молода, чтобы иметь ребенка, и что она, бабушка, очень хотела меня. Однако у моей матери была наготове более жесткая версия, когда она появилась у нас… беременная сестренкой Уинни. Но это не имело значения. Не имело значения ничего, кроме того, что я должна буду провести все годы с бабушкой. И с Эдвином. Он был с нами, делился своей мудростью через бабушку, не говоря уж о его трюках при игре в кункен.
