Наталия Костина - Слишком личное
– Какая труповозка! – рявкнула Сорокина. – Как же тяжело работать среди уродов. – Она поджала губы. – Лысенко, слышишь, чего столбом стоишь? Бегом вызови «скорую». Ну, чего ты вылупился? Не видишь, девочка в шоке, кровью вот-вот истечет.
«Девочка» была ненамного моложе самой Сорокиной, а сейчас выглядела много старше своих лет, но следователя это ничуть не смущало.
– Ритуся, она мужа своего убила. Ты бы допросила ее для начала, по горячим следам, – пожав плечами, сказал Лысенко.
– Да ты посмотри на нее! – взвилась Рита Сорокина и распахнула на злополучной штукатурше халат. – Посмотри!! Все, все посмотрите! Эксперты хреновы! Эскулапы! Горячие следы вам?! Куда уж горячее! На ней живого места нет. Он же ее топором добивал! Быстро, тебе говорю, вызывай «скорую». Я ее допрашивать все равно не могу. Она в шоке. И кровопотеря большая. Типичная самозащита…
– Как скажешь, ты же у нас здесь хозяйка. – Лысенко повернулся и направился в коридор, чтобы Рита Сорокина ненароком не заметила, как у него кривится рот и подрагивают руки.
Как только он вышел из кухни, убийца вдруг встрепенулась, обвела присутствующих дикими глазами и вскрикнула:
– Мне нельзя в тюрьму! У меня маленький ребенок!
– Какую тюрьму, какую еще тюрьму, – бормотала Рита Сорокина, заботливо запахивая на женщине застиранную одежду. – Ребенок, говоришь? Мальчик? Мальчик – это хорошо. Хорошо, что не девочка… Это он? – Она ткнула пальцем с облупившимся маникюром в фото. – Ишь ты, глазастый какой… Ты глаза не закрывай! Дыши! Саша, накапай быстро ей чего-нибудь! Пей! Как тебя зовут?
– Р-рита, – выдавила она, давясь водой и клацая зубами по стакану.
* * *Была самая середина дня, солнце палило немилосердно, а в спасительную прохладу воды идти почему-то совершенно не хотелось. Катя выползла из-под полосатого грибка, и в голове у нее немедленно вспыхнуло и застучало. Она ойкнула и прикрыла макушку бейсболкой с длинным козырьком. Да, явно пора уходить куда-то, где было не так знойно. Ирина Сергеевна оставила ее на берегу пару часов назад и отправилась купить что-нибудь к обеду, велев дочери не перегреваться и ни в коем случае не спать на солнцепеке. На солнцепеке не то что спать – находиться было совершенно невозможно даже постоянно проживающим в пустыне Сахара, а уж у Кати и мыслей таких возникнуть не могло. Однако мама все равно беспокоилась. Интересно, что сегодня будет на обед?
Вяло передвигая ноги, как бы плывя в знойном, без ветерка пространстве, она медленно всходила по нескончаемой лестнице. Наконец последний пролет был преодолен, оставалось только пересечь сад. Посередине сада стояла Катина любимая скамья, и она решила немного на ней передохнуть. Постелила полотенце, воткнула в уши пуговки наушников и с наслаждением втянула носом ароматы юга – кипариса, можжевельника, лавра и вот этого, резкого и сильно пахнущего, который мама смешно называет фиговым деревом. Он весь покрыт сладчайшими фиолетовыми… фигами? Как смешно… Она щелкнула клавишей плеера. Откуда-то тянуло еще и приторным розовым духом, и она в полном изнеможении закрыла глаза. Как хорошо!
* * *Капитан шел к своему дому, и его слегка покачивало и мутило. Покачивало от усталости, бессонной ночи, а мутило, наверное, от того, что перед глазами все стояло тело этой несчастной, которую истязали годами, а она молчала. Домолчалась. Господи, ну почему все бабы такие дуры?! «Слушай, а ты не дурак? – спросил он сам себя. – Много ты знаешь случаев, когда такая, ну просто очень родная милиция не смотрела сквозь пальцы на избиение мужем собственной жены? Чего там, скажи себе все, что думаешь, сегодня можно. Ну, если разрешаешь…» – «Нанесение легких телесных повреждений – преступление несерьезное, бытовое, очень распространенное, и реагировать на него в полном объеме мы никак не можем, – суконным протокольным языком ответил капитан И. А. Лысенко мрачному гражданину И. А. Лысенко. – Вот если убийство, изнасилование, в крайнем случае разбой или похищение, то это наш профиль. Обращайтесь, граждане». Гражданин Лысенко ненавидел капитана Лысенко так остро, что уже не ручался за себя. Капитан почувствовал и попытался оправдаться.
– Ты заявление все-таки в милицию напиши, – безнадежно посоветовал он неизвестно кому во весь голос.
Переходящие рядом с ним проспект не удивились – на улице половина народу разговаривает по мобильнику. И ничего, что трубки в руке нет, сейчас такие навороты, называемые гарнитурой, технология выдает, что так запросто и не заметишь… Мужик этот, что милицию посоветовал вызвать, правда, с виду пришибленный какой-то, а может, просто устал или случилось что, переживает: наверное, родственнику или другу советует. Машину, видно, угнали – это сейчас на каждом шагу. Да напрасно советует – все равно не найдут…
Задумавшись, гражданин Игорь Анатольевич буквально налетел на какую-то полную гражданку, но не извинился, а пошел дальше, споря и рассуждая с самим собой. Да, все правильно, Игорь, все верно: нужно по меньшей мере штук двадцать заявлений собственной кровью написать и к каждому приложить акт о нанесении телесных повреждений, вот тогда, может быть, участковый и придет, выпьет с дебоширом рюмку чая и сделает семьсот двадцать восьмое серьезное предупреждение – последнее. Чего там, у нас ведь все так… И поговорки у нас какие-то подлые: «Бьет – значит любит», «Муж и жена – одна сатана», «Милые бранятся – только тешатся»… А что милый лежит на прозекторском столе с ножиком в печени, а милая, может статься, сядет лет этак на восемь, это уже никого не касается. И даже статистики не портит. Простой случай. Все ясно, все понятно: вот вам убитый, вот вам и убийца. Вот мотив, а вот и преступление. И преступница. Ну и что, что он ее годами истязал? Заявление хоть одно в милиции есть? Нет. Может, он ее и не истязал вовсе, а бил ее кто-то другой, например любовник, или у них там такая была счастливая сексуальная жизнь. Чего ты лезешь не в свое дело, парень? Тебе что, больше всех надо? Сейчас быстренько все оформим: тело – в крематорий, бабу – на зону, пацана – в детдом… И вырастет как миленький, новый гражданин справедливого государства, куда денется – все растут, подрастет и он. Ничего, что на первых порах мамку звать будет и в постель мочиться – не сахарный, не растает. И к побоям тех, кто постарше и посильнее, привыкнет, поймет, что главное в жизни – это кулаки. И попрошайничать научится. И клей начнет нюхать, чтоб сбежать от проклятой реальности, чтоб забыть, кто он и что он…
