Ольга Строгова - Любовь приходит дважды
– Ну конечно, спаслась, – успокоил его профессор, – иначе от кого бы мы узнали эту историю – не от Шер-Хана же, который двух слов связать не может, и уж тем более не от Крокодила…
– Здорово, – кончив смеяться, сказал Клаус, – очень оптимистично. Похоже на Киплинга, но не Киплинг. Сами сочинили?
– Нет, – честно признался профессор. – Я не умею так сочинять.
– И все же, – некоторое время спустя произнес Клаус, – я так до конца и не понял – а в чем смысл жизни-то?
* * *В понедельник утром Аделаида, пунцовая оттого, что впервые в жизни подверглась осмотру гинеколога-мужчины, сидела на краю жесткого стула, напряженно выпрямив спину, сжимая и разжимая тонкие пальцы.
Заведующий гинекологическим отделением строго глядел на нее из-под кустистых, обильно разросшихся на крупном начальственном лице бровей.
– Неосторожно, ах, как неосторожно, – говорил он, постукивая по столу шведской авторучкой, на которой от встряхивания то появлялось, то исчезало изображение роскошной блондинки в бикини, – как же это вы так? В вашем возрасте… как дети, честное слово!
Брови шевелились, как живые, независимо существующие, нагло лезли вперед, обвиняли; блондинка на ручке презрительно усмехалась – уж с ней-то никогда не могло бы произойти подобной неожиданности.
Аделаида опустила глаза, чтобы не видеть ни бровей, ни блондинки, и уставилась на носки своих больничных тапочек, плотно прижатых друг к другу.
– Но, к счастью, еще не поздно, – смилостивились брови, наверное, тронутые ее смирением, – завтра с утра сдадите все анализы, а в четверг избавим вас от этой неприятности. Операция простая, в воскресенье будете уже дома, с мужем.
О чем он говорит, растерялась Аделаида, о какой операции?
Ах, ну да, она же не сказала, что хочет оставить ребенка…
Не поднимая головы, голосом тихим и решительным Аделаида произнесла это.
Брови не расслышали и попросили повторить.
– Я не буду делать аборт, – повторила Аделаида, – я хочу оставить ребенка.
Брови замерли в изумлении. Потом заведующий отделением откинулся в кресле и грозно засопел.
– Вы хорошо понимаете, на что идете? Чем рискуете?
– Я хочу оставить ребенка, – в третий раз сказала Аделаида.
Заведующий развел руками и посмотрел на замершую у раковины молодую медсестру. Та возвела к потолку густо накрашенные глаза и покрутила пальцем у виска.
Аделаида заметила эту выразительную пантомиму. Губы женщины сжались в тонкую жесткую полоску, но потом она решила, что не стоит обращать внимания на такие мелочи. У нее сейчас более важные заботы.
К тому же молодость – это недостаток, который быстро проходит. В отличие от наглости и глупости – те, верные и неизменные спутницы, остаются с нами навсегда.
– Вы не могли бы объяснить мне, – все так же тихо, вежливо и сдержанно продолжала Аделаида, – есть ли сейчас какая-нибудь угроза для меня или ребенка?
– Ну… непосредственной угрозы нет, – вынужден был признать заведующий; однако сразу же, вспомнив утренний разговор с коллегой Шаховским, добавил: – Но, учитывая эти ваши обмороки, ручаться ни за что нельзя. Особенно, – подчеркнул он, – если вы сейчас самовольно покинете стационар.
– Понятно, – произнесла Аделаида, поднимаясь.
* * *В палате ее ждала передача от мужа.
Апельсины, большие, идеально круглые, красно-оранжевые, как на рекламе дорогого сока «Ты». И кислые, как недозрелая клюква.
Ничего, думала Аделаида, старательно выжимая сок в больничную алюминиевую кружку, чем кислее, тем лучше – больше витамина С. Моему малышу он очень нужен, да и мне не помешает. А то я какая-то вялая после этой вечеринки (будь она неладна!)…
Я не сдамся, продолжала Аделаида, сжимая несчастный апельсин тонкими нежными пальцами с такой силой, что брызги разлетались по всей палате, ишь, чего удумали, аборт делать! Да ни за что!
* * *О муже, позаботившемся о ней и приславшем передачу, Аделаида в то время не думала совсем. А вот Борис Федорович о ней думал, и чем дальше, тем больше. Можно даже сказать, что за последние дни он думал о ней чаще, чем за последние десять лет безмятежной и беспечальной супружеской жизни.
Он хотел навестить ее в больнице в понедельник утром, перед лекциями, но его не пустили – сказали, что можно только в приемные часы, с пятнадцати до семнадцати. Борис, впрочем, не очень расстроился – он не представлял, что говорить во время встречи и как теперь вести себя с Аделаидой.
Он попытался передать жене сетку с апельсинами и букетик ее любимых пестрых тюльпанов, но и это удалось ему лишь наполовину.
Апельсины приняли, а цветы завернули – не положено.
К тому же Шаховской уверил приятеля, что ему, Борису, никаких действий по отношению к Аделаиде предпринимать не стоит, нужно только ждать. Время от времени напоминая о себе ненавязчивыми знаками внимания.
Ну вот, он и напомнил.
К Шаховскому Борис относился с полным доверием.
Ему просто повезло, что у него такой друг – чуткий, понимающий, толковый специалист – и что он согласился помочь в таком сложном и деликатном деле, причем бескорыстно.
Правда, иногда, вспоминая слова Шаховского, Борис испытывал нечто вроде легкой внутренней дрожи, но тут же объяснял себе, что приятель совершенно прав и к его логическим построениям не подкопаешься.
Сначала Борис думал, что у Аделаиды в больнице, в силу абсолютно естественных причин, случится выкидыш; но Леонид легко и просто, как дважды два, доказал ему, что этого ни в коем случае произойти не должно.
Пусть лучше Аделаида примет решение об аборте.
– Видишь ли, – объяснял Шаховской Борису, – после того, как она это сделает, ее станет мучить совесть. Она решит, что недостойна швейцарца, которого, судя по тому, что ты мне рассказал, считает идеальным, и вернется к тебе. Вернется, вернется, куда ей еще деваться…
– А если… ее не будет так уж сильно мучить совесть? – выразил сомнение Борис.
– Если не будет… – Шаховской сделал вид, что задумался, – … что ж, другие женщины, как правило, легко прощают себе этот грех. Другие, но не твоя. Она ж у тебя ходячая добродетель…
– Была, – мрачно закончил Борис.
Шаховской пожал плечами.
– Даже если ее не будет очень уж сильно мучить совесть, – продолжил он своим спокойным менторским тоном, – то она все равно не сможет уехать к нему. Почему? Да потому что он ее бросит.
Бросит, это же очевидно. Вот скажи, как бы ты поступил, узнав, что женщина, которую ты любишь и на которой собираешься жениться, убила во чреве твоего ребенка?
Борис поежился.
– Но ведь тогда надо, чтобы швейцарец об этом узнал…
