Начало нас (ЛП) - Джеймс Лайла

— Диана, — приветствует он глубоким и скрипучим голосом. Его взгляд скользит по мне, и он кивает. — Привет, Грейсон. Присаживайся.

Откуда он знает мое имя?

И какого черта я здесь, чтобы познакомиться с этой парой?

Диана практически тащит меня сесть, и я сажусь в кресло напротив пары. Внезапно я слишком сильно осознаю дыру в своей белой рубашке и выцветших спортивных штанах.

Женщина, которая не переставала смотреть на меня, улыбается, когда я сажусь. В ее выражении лица есть что-то доброе, как будто она старается быть осторожной, чтобы не спугнуть меня.

— Почему бы тебе не представиться Грейсону? — Диана откашливается, скрещивая руки на столе. — Мы можем начать с этого.

Мужчина снова кивает, затем убирает руку со спинки стула жены и наклоняется вперед. 

— Я Бенджамин Хейл, но широко известен как судья Хейл. Помощник судьи Верховного суда.

Мой рот открывается, и я просто смотрю на него в ужасе.

Почему я сижу напротив судьи? Но подождите, не просто судьи. Но кто-то из проклятого Верховного суда. Моя челюсть сжимается, и я прочищаю горло. Если Бенджамин Хейл и заметит мое ошеломляющее потрясение, то не указывает на это. Вместо этого он указывает на женщину, сидящую рядом с ним. 

— А это моя жена.

— Я доктор Навея Хейл, заведующий отделением нейрохирургии в больнице Соломон.

Каким-то образом я попал в сумеречную зону, и абсолютно ничего не имеет смысла.

— Я не понимаю, — бормочу я, зарываясь пальцем в дырку на рубашке. — Я имею в виду, почему я здесь?

Судья Хейл подталкивает ко мне толстую папку, лежащую перед ним. 

— Давай, — призывает он. — Ты сможешь пройти через это и, может быть, поймешь, почему. 

Я делаю именно это, потому что он придает мне серьезную атмосферу. Не буду врать, но у меня буквально трясутся кости, когда я открываю папку. Первое, что я вижу, это фотография моей матери.

Во всяком случае, ее младшая версия.

Мое сердце колотится в груди, и кажется, что мои легкие вот-вот рухнут в стенах грудной клетки. Просматривая папку, я обнаруживаю еще больше ее фотографий. Все они моложе, счастливее… более здоровая версия моей матери.

Я знаю, что это она. Лицо, улыбка… густые, пушистые волосы, так похожие на волосы Ноами. Я знаю, что это она, но эту женщину я едва узнаю.

Это не моя мать.

Женщина, которую я помню, — пьяница, наркоманка, которая никогда не смеялась и ненавидела своих детей.

Женщина, которая умерла в одиночестве, ожидая мужчину, которого любила, — бессердечная, покинутая, бессердечная и лишенная любви женщина. Кто-то дешевая.

Я помню эту мать, а не ту, что на фотографиях. Та, в дорогой одежде, на фоне большого дома и ярких машин. Она самозванка.

— Продолжаем, — мягко уговаривает доктор Навея. — Мы знаем, что все это очень запутанно, но все станет понятно, как только ты увидишь остальное, и мы с радостью ответим на любые твои вопросы.

На следующем полароидном снимке, который я нашел, изображена моя мать, держащая ребенка. 

— Это я, — недоверчиво шепчу я себе под нос. Я узнаю себя младенцем, потому что мама раньше показывала мне фотографию. Обо мне, когда мне едва исполнился год.

В папке я нахожу еще больше своих фотографий. В детстве, малышом, а потом немного старше. Каждая фотография выглядит так, как будто ее хранили с особой тщательностью, без единой морщинки и в сохранности.

Последняя в папке — моя, на мой шестой день рождения, но после этого фотографий больше нет. Остальная часть папки пуста.

Я сглатываю комок в горле и смотрю на лица Бенджамина и Навеи Хейл. 

— Что все это значит? Я не понимаю. Кто вы для меня? Откуда у вас эти фотографии? Какие у вас отношения с моей матерью?

— Хэдли, твоя мать, — была моей младшей сестрой. Единственная сестра, которая у меня была. Это делает меня твоим дядей, а Навею — твоей тетей, — говорит он совершенно спокойно. Как будто он только что не перевернул всю мою жизнь.

Мир вращается и наклоняется вокруг своей оси, прежде чем выровняется. Холодный пот выступил у меня на шее, и я тупо смотрю на них.

— Мы твоя семья, — тихо добавляет Навея с нерешительной ноткой в голосе.

Нет, Наоми — единственная семья, которая у меня есть. Единственная семья, которая имеет значение.

— Это не может быть правдой. Если моя м-мама — твоя сестра, тогда к-как… — Я делаю паузу, когда начинаю заикаться в замешательстве, нервно облизывая губы. — Все это не имеет смысла. Моя мать никогда не упоминала никого из вас, и если вы те, за кого себя выдаете… тогда где вы были все это время?

Диана откашливается и поднимается на ноги. 

— Как насчет того, чтобы я принесла нам кофе, пока вы, ребята, говорите об этом? Хотите что-нибудь, мистер и миссис Хейл?

Миссис Хейл робко улыбается.

 — Мне, пожалуйста, карамельный латте.

— Мне ничего. — Ее муж хмурится.

— Я тоже ничего не хочу.

Диана издает легкий тревожный смешок и уходит, оставив меня наедине с этой парой, которые, вполне возможно, являются мошенниками. Я не могу позволить себе поверить ни единому слову, которое они говорят.

Безжалостный взгляд Бенджамина действует мне на нервы, и мои кулаки сжимаются на коленях. 

— Хэдли была блестящей молодой женщиной, — начинает он, его голос спокоен, но я замечаю подергивание под его левым глазом. Как будто разговоры о моей матери причиняют ему какую-то боль. — Она была одной из лучших учениц Академии Беркшир, и ее ждало блестящее будущее. Ее приняли в Гарвард на факультет естественных наук. Хэдли мечтала стать нейрохирургом, как и Навея. Это было буквально ее страстью. Она была сообразительной и чрезвычайно умной.

— Хэдли было девятнадцать, когда она встретила твоего отца — Харрисона Эйвери, — продолжает Навея. — Они встретились в баре, и Хэдли была полностью очарована им. Но Харрисон… Ну, он общался не с теми людьми. Он был мальчиком с другой стороны, о котором мы предупреждали Хэдли, но она была влюблена. И она думала, что сможет изменить его. Сделать его лучше.

Я жду, пока шум крови в моих ушах утихнет, но каждая новая информация, которую я получаю, только ухудшает ситуацию. Я делаю судорожный вдох, и миссис Хейл делает паузу, в ее взгляде появляется неуверенность.

Мистер Хейл тяжело вздыхает. 

— Когда они начали встречаться, мы были этому не рады. Но Хэдли была упрямой молодой женщиной, и как только она что-то решила, мы ничем не могли ее переубедить. Влияние Харрисона на жизнь твоей матери было почти мгновенным. Ее оценки падали, она больше устраивала вечеринки и становилась все более нестабильной. В дело вмешались наркотики, и тогда… на сцене появился ты. Когда мы узнали, что она беременна, мы знали, что она и Харрисон не в состоянии заботиться о ребенке.

— Итак, мы предложили воспитывать тебя до тех пор, пока Хэдли и Харрисон не соберутся вместе. Реабилитация, конечно. Им нужно было начать вести себя как зрелые взрослые. Быть родителем – это большая ответственность. Но это не то, что произошло. Хэдли на некоторое время рассталась с Харрисоном. Она прошла реабилитацию, и мы заботились о тебе первые три месяца твоей жизни. Ты действительно принес нам столько радости, Грейсон.

Я сглатываю, язык тяжелеет во рту, но, наконец, выскакиваю.

— Что случилось потом?

— Хэдли решила, что с нее хватит на реабилитации. — Мистер Хейл замолкает, издавая в горле звук разочарования. Он выглядит одновременно огорченным и разозленным. — Она вернулась домой и сказала, что если мы и дальше будем держать ее с Харрисоном отдельно, у нее не будет другого выбора, кроме как уйти вместе с ним. Мы боялись за твою безопасность… мы знали, что ни твоя мать, ни твой отец не в состоянии позаботиться о ребенке. Итак, мы впустили Харрисона в наш дом. Это длилось едва ли месяц, прежде чем они оба схватили тебя и сбежали.

— Вы не пытались их найти?

— Мы это сделали, — быстро, почти оборонительно, добавляет миссис Хейл. — Мы нашли их, и тебя … Мы предоставили им пространство, при этом пристально следя за тобой. Чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. За два года все немного уладилось. Это была не лучшая ситуация, и мы не доверяли Харрисону, но и не хотели слишком сильно давить на Хэдли. Пока они снова не исчезли. И на этот раз нам потребовалось больше времени, чтобы их найти.