Осколки прошлого (СИ) - Мелентьева Вера

— Ты должна понимать, что после ликвидации Хантера, он может нанять другого. Ты по-прежнему в опасности.

— Не в том случае, если вернусь, под его широкое крыло.

— Но ты же не собираешься?

— Собираюсь, если это единственный способ удержать баланс.

Макс ничего не ответил. Мы провели в гостинице еще несколько часов, а потом я покинула ее через запасной выход, пообещав любить его вечно.

Как только я зашла в квартиру, увидела Клима.

— Ты доволен? — спросила я с порога, — Пришел за добавкой?

— Не ерничай, идиотка! Где ты была?! Я чуть с ума не сошел!

— Чуть не сошел с ума, не обнаружив меня истекающей кровью рядом с Хантером?

— За тебя отвечает мой сын!

— Я жива, выбралась. Даже не ранена. Так что проваливай.

Клим чертыхнулся и покинул квартиру, хлопнув дверью.

—Надо будет выставить счет за новую дверь, ни разу нормально не закрыл, — сказала я в пустоту.

Глава 13. Солнечный зайчик

Прошла неделя с момента гибели Хантера. Конечно, в квартире Аркаши нашелся целый арсенал, в том числе и винтовка из которой был убит Малютин. Следствие установило, что Аркадий Мусалов был киллером-гастролером. Ему приписали все громкие убийства последних лет. Я искренне надеялась, что правоохранительные органы перевозбудились, так как поверить в то, что Макс убил такое количество человек, не могла и не хотела.

Я сидела в полюбившемся кафе, на летней веранде, спиной к выходу, оттого не видела, как он вошел, но почувствовала его приближение спиной. Бежать было поздно, да и не хотелось. Бессонов при полном параде, сверкая своей ослепительной улыбкой, отодвинул стул и весело спросил:

— Разрешишь присоединиться?

— Не стоит, — сказала я, доедая десерт, но он сделал вид, что не слышит.

— Прекрасный день, не находишь?

«Прекрасный, чтобы умереть» — подумала я, вслух сказала, конечно, другое:

— Захотел поговорить о погоде?

— Знаешь, меня безумно радует, что ты не хватаешься за приборы и не пытаешься сбежать.

— Как думаешь, Клим даст мне развод? Да и ты вряд ли скажешь: «Полина, убирайся к черту из моей жизни, я не хочу тебя знать». Моя судьба решена, и мне осточертело с ней бороться, — развела я руками.

— Ковалева беру на себя, — его улыбка стала еще шире.

— А что взамен? Дай угадаю! Я должна приползти на коленках с тапочками в зубах и благодарно вилять хвостиком?

— Интересные фантазии живут в твоей прелестной головке, — расхохотался Глеб, — С удовольствием воплотил бы их в жизнь!

— Не сомневаюсь.

— Взамен ничего, — уже серьезно сказал он, а я удивленно подняла бровь.

— Ты может, не заметил, но я уже большая девочка и в сказки со счастливым концом давно не верю.

— Есть, конечно просьба, но вопрос с Ковалевым решен, независимо от того выполнишь ты ее или нет.

— Любопытство сгубило кошку, — усмехнулась я, а он сграбастал мою руку и совершенно серьезно продолжил:

— Детка, милая, я люблю тебя. Так сильно, ты даже не можешь себе представить.

— Идея с тапочками не так уж и плоха… Все лучше, чем выслушивать признания, человека неоднократно пытавшегося тебя убить, — я сделала попытку избежать серьезно разговора о котором буду потом жалеть.

— Я сейчас в той стадии, когда желание сделать тебя счастливой берет верх над желанием обладать тобой.

— Глеб, хватит! — я прикрыла глаза и продолжила по слогам, — Чего бы ты ни попросил, я скажу «нет».

— Неделя. Одна неделя. Ты и я. Никакого прошлого. Все с чистого листа, вплоть до знакомства, — настал мой черед смеяться, а он продолжил, — Через неделю ты решишь уйти или остаться.

— За неделю нельзя исправить то, что совершалось годами.

— Подумай, Детка. Хорошо все взвесь, прежде чем говорить «нет», даже если пройдет несколько лет, и ты вдруг поймешь, что сглупила, просто позвони.

— Нет.

Я встала, с намерением уйти, и все дальнейшее происходило, словно в замедленной съемке. Одна сторона кафе выходила на пешеходную улицу, куда народ приходил просто прогуляться. Жизнь там кипела: цветочники ходили с цветами, предлагая их влюбленным парочкам, наверняка по цене самолета, уличные музыканты пели, играя на различных инструментах, однажды я видела даже виолончель, были и художники. В общем, тут собирался весь бомонд, оттого меня, видимо и тянуло сюда. Другая же сторона заведения, где и располагался выход, попадала в тень исторического здания. К слову сказать, историческим его сделал предшественник Бессонова, с непонятной целью, хотя Глеб рассказывал, что Лопарев (наш бывший мэр) собирается сам там поселиться, но так как власть сменилась, реализовать подобное стало затруднительно, по этой причине оно и пустовало. Здание было трехэтажным, но потолки там, видимо по четыре метра высотой, потому что было оно явно выше пятиэтажки. Его украшали массивные колонны, витражные окна и две башни, каждую из которых венчали горгульи. Не надо было быть архитектором и тем более историком, чтоб понять — в этом здании исторического не больше, чем в кочане капусты. Оно представляло собой скорее сборную солянку различных стилей и эпох, может быть в этом Лопарев и видел его ценность, но Глеб не раз говорил, что «дом с горгульями», как бельмо на глазу, такого правильного слуги народа, как он. Неудивительно, что я предпочитала сидеть спиной к выходу и любоваться оживленной улицей, нежели мрачным, пустующим особняком. Кинув беглый взгляд на громадину, я увидела блики, словно солнечный зайчик прятался между башнями. Показался и исчез. «Забавно» — улыбнулась я, и тут же улыбка сползла с моего лица — «Оптика!» Я ведь сама тогда сказала: « Твой отец никогда не стоял между нами!» Наверное, если бы Макс увидел мое лицо раньше, чем нажал курок, он остановился бы. Мне так хочется думать. Что я могла сделать? Предупредить я бы не успела, толкнуть — вряд ли хватило бы сил. Бессонов сидел, улыбаясь во все тридцать два зуба, увидев, что я разворачиваюсь. Он решил, что я передумала, а я всего лишь сменила траекторию и оказалась на линии огня, закрыв его собой. Зачем я это сделала, известно одному Господу. Я видела, как улыбка исчезает с лица Глеба, и оно искажается гримасой ужаса. Он все понял, прочитал в моих глазах. В эти доли секунд мы слились воедино, он понимал все, что я хотела бы сказать, но уже не скажу никогда. А я простила ему весь пережитый с ним кошмар, он оказался ничем по сравнению со страхом потерять его навсегда, безвозвратно. Одно дело скитаться по свету и знать, что он где-то есть, ненавидеть и проклинать. Другое — рыдать возле его остывающего тела и ненавидеть уже себя. Перспектива увидеть его прямо сейчас с дыркой во лбу оказалась настолько ужасной, что я не подумала о себе совсем.

Это в кино все происходит красиво: героиня падает в объятия любимого и успевает исповедаться перед ним. В жизни же полное дерьмо. Бессонов вскочил, опрокидывая стол, я получила мощный удар в спину, где-то в районе правой лопатки, дикое жжение и боль. Он успел-таки поймать меня, не дав удариться об пол.

— Детка, смотри на меня! Не смей закрывать глаза! — орал он, вызывая «скорую».

Я улыбнулась и попыталась сказать что-то люблю его, хотя бы сейчас, когда между нами стояла смерть, но кровь тонкой струйкой текла у меня изо рта.

— Милая, молчи! Я и так все знаю. Держись, пожалуйста! Надо подождать, совсем чуть-чуть.

Молчать было тяжело, хотелось кричать от отчаяния. Моя нелепая жизнь кадр за кадром мелькала перед глазами. Я так много не успела сделать, так много времени потратила на бег от самой себя, и так нелепо умирая на его руках, даже не могу сказать о том, что простила, о том, что сожалею.

Кровищи было столько, что можно было умереть от одного вида, а еще от запаха. Мерзкий, отвратительный запах, въедавшийся в каждый обонятельный нерв, я запомнила его лучше, чем боль, разрывающую изнутри. Глеб весь был в крови, я вся в крови, казалось еще пару минут и я утоплю в ней весь город, вместе с проклятым особняком.