Игорь Редин - Синий роман
– А мы его не практикуем. Это только для Вас.
– Почему же мне такие привилегии? – Костик принялся за кофе, – сигаретки не найдётся?
– Да. Конечно, – сержант достал из кармана пачку "Kent" и протянул её Константину. За ней последовала зажигалка, – а, что до привилегий, то я ничего не знаю. Мне просто сказали, чтобы я принёс всё это во вторую камеру, Константину Щуковичу Трав. Это же Вы?
– Да. Это я. А кто этот добродетель? Кого мне благодарить за свалившееся на мою голову счастье?
– Наш начальник. Подполковник Лаврентий, – сержант был горд. Только, непонятно почему.
– А фамилия, или хотя бы отчество у Лаврентия имеются?
– Так это и есть его фамилия.
Теперь становилась понятна причина гордости. Гордости подчинённого за своего боевого командира, по старинке рубавшего шашкой отбросы общества в лице рэкетиров и воров, взяточников и аферистов, а также самых обычных извращенцев, маньяков и убийц. Тех же, кого не удавалось прикончить на месте, комдив отправлял на скамью подсудимых, откуда их, после непродолжительной нотации, переправляли на зону. Варежки с домашними тапочками шить, или лес валить – это уж кому как подфартит.
Путь от камеры до кабинета начальника они проделали молча, но перед тем как войти в кабинет, сержант не выдержал и спросил:
– Я извиняюсь, но откуда у Вас такое странное отчество?
– От папы. Его зовут Щука, – ответил Константин и вошёл в кабинет. – Здравствуйте, – сказал он.
В одной его руке находилась початая бутылка коньяка, а в другой, работающая, как паровоз на станции Москва-Депо-Сортировочная, сигарета. Он довольно скоро привык к услужливому обращению к себе, а посему, кайфовал в милиции – там, где и самим милиционерам не очень-то нравилось находиться.
– Здравствуйте, Константин Щукович, – засуетился Лаврентий, вставая из-за стола и направляясь навстречу Костику для того, чтобы пожать ему руку, – как Вам у нас?
– Спасибо. Сервис на высшем уровне. Только вот кровать, мягко выражаясь, жестковата.
– Видите ли, дело в том, что подробности, связанные с Вашим задержанием, нам стали известны лишь к трём часам ночи, а Вы в это время уже спали. Вот и было решено оставить Вас у нас до утра.
– А что за подробности? – Костик плевать хотел на какие-то там подробности, однако правила этикета обязывали его задать этот вопрос.
– С Вашей помощью, Константин Щукович, – голос Лаврентия наполнился пафосом, – мы задержали триста семьдесят кило инопланетян, а также их распространителей.
Создавалось впечатление, что инопланетных товарищей по разуму продавали на рынке, словно картофель. Судя по всему, подобное сравнение пришло не только в мою бестолковку, но и в голову Костика:
– Как картошку что ли?
– Почти. Их, под видом арбузов, распространяли два азера, которые, правда, не знали, что именно они продают. Мы проверили. Они купили, по копейке за штуку, тонну арбузов и заплатили за это один рубль, – достав из недр своего дубового стола калькулятор, подполковник произвёл какие-то вычисления и продолжил, – не сложно догадаться, что арбузов было ровно сто, и каждый из них весил по десять килограммов.
– Должно быть, ребята не хило поднялись? – предположил Костя. Коньяк, возвращая его на грешную землю, не давал ему возможности подняться до высот инопланетного разума.
– Не успели. Они продали всего семь арбузов, один из которых купили Вы, а остальные Вы же и разбили, а что не разбили, то мы конфисковали, – в его голосе чувствовалась гордость за свою оперативность, – и, что интересно…
Его содержательный рассказ был прерван на самом интересном месте людьми в белых халатах – четырьмя амбалами, руководимыми сухонькой женщиной в пенсне. Они без стука вломились в кабинет и, не дав Лаврентию даже расстегнуть кобуры, скрутили последнего, а вместе с ним и Константина.
В психиатрической больнице имени Ф. М. Достоевского (Фёдор Михайлович был удостоен такой чести за написание романа "Идиот"), в кабинете главного врача их ждал радушный и радужный приём.
– Так значит, вы видели инопланетян? – голос главврача, сухонькой, но очень волевой и властной женщины в пенсне, был вкрадчиво мягким и профессионально приятным.
– Да. Конечно, – Лаврентий был возбуждён, а Костя, убаюканный действием продукции Ереванского коньячного завода, молча и как бы со стороны, взирал на происходящее, которое его вроде бы не интересовало.
– И что же это было?
– Арбузы.
– Арбузы?! – хмыкнула та.
Сарказма Лаврентий не заметил.
– Да. Арбузы, но не простые…
– …а золотые, – мысленно довёл за него фразу до логического завершения Костя.
– А какие? Золотые что ли? – прочитала мысли Костика обладательница раритетного пенсне.
– Ну, почему же золотые?
Продолжить ему не дали. Распахнулась дверь, и в кабинет ввалилась пьяная компания. Властная дама в пенсне хотела что-то возразить, но, как она ни силилась, ей не удалось даже рта раскрыть. Остальные сотрудники психиатрической лечебницы имени Ф. М. Достоевского ощущали себя так же, как и их шеф. Их парализовало. Психи же, напротив, почувствовав прилив жизненной силы, с утроенной энергией полезли на стены. К удивлению парализованных, но не утративших способности мыслить докторов и санитаров этого гуманно-оригинального заведения, некоторым из них это удалось.
Среди множества наполеонов, лениных, гитлеров и иже с ними, поражал своей прытью один ярко выраженный гомик, который мнил себя исключительно гетеросексуалом. Он умудрился забраться на потолок и совокупиться там с люстрой. После этого случая все люстры убрали, оставив голые стоваттные лампочки, которые, несмотря на свою обнажённость, никого не возбуждали…
Напрошенными гостями оказались, те с кем Лаврентий начал непримиримую войну и из-за кого угодил в психушку. Им очень понравилась настойчивость и неподкупность бравого командира. Именно таких не хватало в их космофлоте. Уговаривать Лаврентия не пришлось. Его ничего не держало на Земле. К тому же ему пообещали дать для начала в подчинение космолегион, что по земным меркам равнялось полку и для начинающего космического командира было совсем не плохо…
…Константин, со словами из старого японского мультфильма: «Тулип, мой милый Тулип», встал с пропитанной жарким летом земли и пошёл вслед за солнцем – на запад, потому что именно в том направлении находились питейные заведения, в содержимом которых он так нуждался в эту минуту скорби и отчаяния.
Deep Purple.
Я не знаю, почему так получается, но хочется думать, что виновата здесь она, а не я.
В том, что облака обнимают скалистые утёсы и от этого горы кажутся белыми и пушистыми. И мягкими.
Она сидела на кухне и, расположив на своих коленках книгу с репродукциями Дали, увлечённо рассматривала их. Я стоял рядом… Я поймал себя на мысли, что её ноги гораздо приятнее работ мастера. То есть, мне были интересны исключительно её ноги. Для меня они гораздо привлекательней картин Дали. В плане желания, в плане сексуальности и в плане живописи, как в плане совершенства. Дали – идиот. Хоть и гениальный. Он не видел её ног. Я же, в отличие от него, банальность, потому как он воспевал молочное тело Гитлера, а я всего лишь восхищаюсь её ногами.
Она налила мне какого-то рома и разбавила его апельсиновым соком. Получился коктейль, названия которого я не знаю. Я хотел пить (да и похмелиться мне тоже было нужно), поэтому залпом опорожнил содержимое своего бокала.
– Алик, это же long drink! – её удивлению, как и возмущению, не было предела.
– Я, извините, в английском слаб, – шутка прокатила, потому что она рассмеялась.
И повторила мой подвиг, одним махом уничтожив свою порцию хорошего настроения.
Разбавленная потом, потом была любовь. Затем, как водится, сигарета и…
Сон, словно большая спокойная река, протекал по полям моего сознания. Оно безгранично. Семьдесят лет советской власти. Дым и печаль третьего рейха. Нейроны Нерона. Тело, впёртое под воду. Гагарин. Рэп-группа «Ноги». Валерий Харламов. Рок-группа «Кашель». На заборе написаны три буквы: «Цой», а там дрова. Выпирает на природу. Мои, ныне покойные друзья. Дима. Игорь. Рома. Виталик. Алла Викторовна. Здравствуйте. Я могу забыть похмелиться, но я помню о вас. Слёзы. Радость, что они ещё есть. Злость за то, что их так много. Боль. Пытка кайфом. Попытка её забыть. Массу выпертой воды, тела, впёртого туды. Моя первая любовь, спасибо за то, что не забываешь. Полторы комнаты Иосифа Бродского. Собор Парижской Богоматери. Мэрилин Монро. Катя – стихия. Противостоять ей невозможно. Можно только спрятаться. Спрятаться от дождя, всё равно, что противостоять стихии. Огни большого города. А. Б. П. и её супруг. Стриптиз. Многоточие… Оргазм. Наслаждение разочарования. Глоссолалия тишины. Бедный Иуда. Иероглифы древнего граммофона. Граффити. Где туалет, там наскальные рисунки. Саксофон и Якудза. Уджаз. Якудза и Греция. Морская пена. Выходящая из неё красавица. Одетая женщина без лошади более желанна, чем нагая. Раста. Религия. Тридцать три богатыря. Подъезд моего старого дома. Квартира номер тринадцать. Семь ветров. Чайная горка. Точка. Хорхе Луис Кортасар. Хулио Борхес. Эрих Ремарк. Мария. Магдалина. Ария. Лягушка. Пятая авеню. Водка. Рок-н-ролл. Хорошего должно быть много. Дали и Дали. Это два разных слова. Первое принадлежит скорее к географии. Второе, несомненно, к живописи и придурку. Гений. Дерьмо. Дерматин. Зима, раскаты грома – Ялта. Виза. Америка. Юля. Питер Пэн. Игорь Костолевский. Молоко. Тиран солнечной долины. Лариса Долина. Танки и танки. Это тоже два разных слова. Первое относится к японской поэзии. Второе – просто железо. Дети старят. Последний танец вечной молодости. Зеркало и оставшееся отражение в нём. Когда меня нет.
