Оливия Голдсмит - Семейный стриптиз
К вечеру мама будет дома – следовательно, нужно хотя бы принять душ. Поскольку вся одежда осталась у Рэйда, а напялить то дурацкое платье, в котором она была тогда в клубе, ее не заставят даже под дулом пистолета, – следовательно, не мешало бы купить джинсы и пару футболок. Но, боже, где взять силы все это сделать? Принять вертикальное положение, потом сесть за руль, доехать до магазина. О нет! Еще и новую обитель Натали искать придется. Но ехать все равно нужно: последняя надежда осталась на маму. Натали Голдфарб поможет. Мама все исправит… иначе конец. При отце Энджи даже плакать не смела; уж очень он за нее переживал. При виде ее слез он либо сам разрыдался бы, либо разразился бы смертельными угрозами в адрес Рэйда.
Взгляд Энджи остановился на цветах, присланных этим сукиным сыном, называющимся ее мужем. Она не потрудилась поставить букет в воду, и головки чудных роз уже поникли, лепестки завернулись и потемнели. Букет, увядший раньше времени, – копия ее жизни. Вот так и она увянет в тридцать лет только потому, что никому не нужна.
Ладонь Тони легла ей на лодыжку, и Энджи перевела взгляд на отца.
Ты тоже хорош, папуля. Ты точно так же поступил с мамой.
– Послушай меня, дочка, – прервал молчание Тони. – Так больше продолжаться не может. Рэйд твой – избалованный, ни на что не годный мерзавец. Таким был, таким и останется. Выкинь его из головы. Ты сможешь. Он поступил… нехорошо, а то, что он все тебе рассказал, – вообще непростительно. Ты…
– То есть? – уточнила Энджи, хотя ей была отлично известна двойная мораль отца. – Хочешь сказать, что он мог бы спать с кем угодно, и все было бы о'кей, лишь бы я ничего не знала? – Она обхватила колени руками и замотала головой: – Нет уж! Мое счастье, что чувство вины… или идиотизм? толкнуло его на признание. Иначе я и сейчас торчала бы в Марблхеде и глотала бы ложками его вранье.
Ненавижу! Всех их ненавижу – и отца в том числе. Пустоголовые, бездушные, эгоистичные, бесчувственные негодяи, а Рэйд – худший из их подлого полчища!
Сейчас Энджи казалось, что ей было бы гораздо легче, если бы Рэйд умер. Тогда она знала бы, что он мечтал о счастье вдвоем так же сильно, как и она; а знать, что счастье могло продлиться, – уже счастье. Мысль о том, что Рэйд счастлив с другой, раздирала Энджи на части. Нечеловечески больно представлять, что самые трогательные моменты их жизни были дороги ей одной, а Рэйд ждал лишь, когда сможет уединиться с мисс Сопрано. Дура ты, Энджи! Слепая, доверчивая дура! Конечно, многим женатым людям – если не подавляющему большинству – приходится пересматривать свои прежние взгляды на семью. Факт неоспоримый и Энджи известный. Но у нее-то семьи не было. Она только думала, что вышла замуж, а Рэйд безбожно врал все двенадцать месяцев, за исключением разве что медового. Обычная иллюзия – вот что такое был ее так называемый брак…
Мясистая ладонь Тони обхватила ее лодыжку, согрела и помассировала стопу. Энджи моргнула, прогоняя жгучие слезы. Невыносимо! Любое прикосновение ввергает в агонию. Забиться бы в самый дальний угол да свернуться в клубок стыда, ярости и страха… Энджи попыталась улыбнуться: он ведь помочь хочет, он ее любит. Но он тоже способен на предательство!
Энджи отдернула ногу. Нет, только мама сумеет ей помочь. Бежать! Сию же минуту бежать от Тони, найти Натали, нырнуть в ее объятия, выслушать ее советы и сделать все так, как она скажет. Внезапный перелом в чувствах и подстегнул ее волю, дав силы подняться с дивана.
– Поеду к маме! – бросила Энджи.
– Довольно жалеть себя и обрастать грязью, Энджи, – твердо заявила Натали Голдфарб, наклоняясь к дочери через стол. – Если спишь в собачьей конуре – забудь про самоуважение. – Она погладила Энджи по голове и вздохнула: – Я люблю тебя, солнышко, и понимаю, как тебе больно. Но не нужно обманывать саму себя. В глубине души ты всегда знала, что за негодяй твой Рэйд. Конечно, ты сейчас в шоке. Только не говори, что так уж сильно удивлена.
Мать с дочерью устроились за миниатюрным столиком на крошечной кухоньке в малюсенькой квартирке-студии, половину которой Натали сдавала. На дом это жилище походило меньше всего; скорее оно смахивало на небольшой склад, забитый коробками, книгами и кипами бумаг. Один стул взгромоздился на другой, скрученные в рулоны коврики подпирали стену, такую же девственно пустую, как и остальные – нигде ни картины, ни эстампа, ни хотя бы фото в рамочке. Энджи вспомнился родной дом, который Натали собственными руками создала для своей семьи. Даже сравнивать неприятно – эта берлога просто отвратительна! Неужели мама сдалась? Или ей самой комфорт не нужен и она старалась для близких? Ясно одно: здесь невозможно жить, а уж о том, чтобы забиться сюда, как в нору, и зализывать раны, и речи быть не может.
– Тебе бы в приюте поработать, – сказала Натали. – Посмотрела бы, как тяжело порой приходится женщинам. Между прочим, я только что из Индии. Знаешь, что там творится? Когда мужчине надоедает жена, он договаривается со своей матерью, та обливает невестку керосином и поджигает. Представь, у них даже особый термин есть: «несчастный случай у печи».
Энджи содрогнулась.
– Очень мило. По-твоему, мне следует скакать от благодарности за то, что Рэйд не превратил меня в жертвенный факел? – поинтересовалась она.
Натали пожала плечами, забрала не тронутую дочерью тарелку и вышвырнула брокколи и зеленый салат в ведро.
– Может, хочешь сардин? У меня, кажется, есть. Энджи молча покачала головой. Ей вдруг стало до слез жалко себя. Как могла мама забыть, что ее единственная дочь терпеть не может сардины? С самого детства ненавидит! Странная у них была семейка. Мать с отцом вечно препирались, кто о ком должен заботиться, и порой совершенно забывали о дочери.
Тоска и жалость к себе неожиданно вернули Энджи в раннее детство, когда она была совсем крохой, несмышленой и потерянной. Как-то раз родители в буквальном смысле потеряли ее в зоопарке, она петляла по дорожкам и заблудилась окончательно. Энджи хорошо помнила, как примостилась на теплом валуне, решив не двигаться с места, пока не вырастет. Когда мама ее все-таки нашла, Энджи даже не плакала, потому что была очень, очень счастлива.
Ушло ее счастье, нет его больше. Просиди она и впрямь все эти годы на том валуне, все равно не нашла бы дорогу к своему дому. Боже, сколько сил и любви было вложено в квартиру в Марблхеде! Сколько времени она потратила на поиски самых красивых штор и самого удобного дивана, с какой заботливой осторожностью расставляла подаренный на свадьбу фарфор… На повторение ее просто не хватит.
Взгляд Энджи скользнул по голым стенам и забитым коробками углам кухоньки. Так вот, значит, что ее ждет? Берлога, похожая на склад, и холодильник с парой банок сардин? Очень может быть. Мама ведь тоже когда-то накрывала роскошные столы и взбивала пуховые, в белоснежных крахмальных наволочках, подушки. А что теперь? Что с ней случилось? Расклеилась, сдалась? Вид у нее неунывающий, хотя и рассеянный немного. А может, мама страдает сильнее, чем показывает? Неужто такая жизнь нормальна для любой одинокой женщины?
