Эдна Ли - В паутине дней
Руперт был в восторге. И в самом деле трудно было удержаться от радостного смеха в такой чудесный день. Даже меня захватило это веселье, и я с таким же нетерпением заходила в палатки, по которым таскал нас Руа, послушать пародии на негритянские песни и подивиться на дикаря. Между представлениями мы пили розовый лимонад и ели хрустящее имбирное печенье. В тире, где за десять центов вы могли трижды попытаться подстрелить злодейски намалеванного генерала Шермана, я почувствовала укол совести, когда Руа метко послал свою пулю прямо в свирепый ярко-синий глаз, которым наградил славного солдата художник.
Но толпа одобрительно заревела.
– Так ему, – вопили они, – проклятый янки. Руа вручил мне приз, крошечный бумажный веер, расписанный цветами и птицами. Когда я убирала его в сумочку, его глаза дразняще следили за моими, ведь он заметил, как я смотрела на его выстрел в генерала Шермана.
Сумерки уже опускались на поляну и затуманили очертания леса, что подступал со всех сторон, когда мы верхом на Сан-Фуа двинулись обратно к Дэриену. Руперт, усталый, но счастливый, положил голову мне на грудь, и я вдруг заметила, что своей головой прижимаюсь к груди Руа. Я мгновенно выпрямилась, но его рука мягко притянула меня к себе назад, и его губы коснулись моего уха.
– Милая Эстер Сноу, – нежно прошептал он.
Я не отвечала. Я не могла ему возражать. Незнакомое, но сладкое чувство пронзило меня. И мне показалось, что никогда еще мне этот мир не казался таким волшебным местом. Даже Дэриен больше не был унылым блеклым городком среди белых песков, а стал сказочным городом, чьи огни манили чудесными приключениями.
Но как только он снял меня с Сан-Фуа на пристани и мои ноги коснулись земли, очарование исчезло. Дэриен вновь стал Дэриеном, а я училкой-янки, заброшенной в эту глушь в услужение к господам.
Я стеснялась встретиться с его глазами, когда он передавал мне спящего Руперта. Он сам спешился и стоял, обняв кобылу за шею.
– Доброй ночи, – сказала я, не поднимая глаз от Руперта, который буквально висел на моих юбках.
Но он еще не прощался. Вместо этого он спросил:
– Как вам живется в Семи Очагах?
Позабыв свой недавний стыд и зная, как удивит его мой ответ, я сказала:
– Неплохо. Теперь я управляю домом, землей и неграми. Сегодня я приобрела мула и наняла Тома Гриббла для починки мельницы.
Он посмотрел на меня так, будто не поверил ни одному слову.
– Управляете? – с сомнением переспросил он.
– Да. На мне лежит забота об урожае. Я постараюсь сделать все, как я считаю нужным. – Я помолчала, а когда заговорила вновь, то не смогла удержать торжества в голосе: – Вот как мне живется в Семи Очагах, сэр.
Он продолжал смотреть на меня с легкой улыбкой – странной, открытой и насмешливой, но была в ней и нежность.
– Эстер Сноу! Так вы превратились в надсмотрщика?
Я не смогла удержаться от смеха, таким растерянным стало его лицо. Но я упрямо проговорила:
– Семь Очагов снова станут приносить доход. Вот увидите.
– А вы будете носить комбинезон?
– Болотистые почвы жирные, как сливки…
– А сапоги? И кнут за поясом?
– Их будет обрабатывать множество батраков…
– И вы будете их сечь кнутом, если они станут лениться?
– Все, что нужно, – это немного денег. Купить новый плуг и починить мельницу…
Тут он расхохотался, и смех его был уже не такой веселый.
– На такие вещи вряд ли найдутся деньги, Эстер Сноу. Тогда как столы должны ломиться от угощений и вина. Без этого мы, южане, никуда. Мы помешаны на роскоши, а без необходимого мы можем обойтись.
Я нетерпеливо воскликнула, но он остановил меня поднятой рукой:
– Но я верю, что вы справитесь, Эстер. Вы решили поправить здесь дела. Много-много дней уже никто и не помышлял об этом.
– Но тот, у кого такое хозяйство, как Семь Очагов, должен работать не покладая рук.
Он пристально смотрел на меня в сгущающихся сумерках. Наконец промолвил:
– Рыба всегда гниет с головы, Эстер. Запомните это.
Сначала я не поняла, что он хочет этим сказать, а когда до меня дошло, я была раздосадована тем, что он так безответственно критикует своего брата, который несет такое бремя. Так я ему и сказала.
Он рассмеялся над моими словами горьким смехом:
– Сент несет тяжкое бремя? – Губы его искривились. – Это что-то новое!
– И никто ему не поможет, ни вы, никто другой, – продолжала я. – Его жена еще одно неразумное дитя у него на руках.
Минуту он стоял молча. Затем вскочил на Сан-Фуа и посмотрел на меня сверху вниз.
– Когда она приехала в Семь Очагов, – медленно произнес он, – на свете не было существа прелестней. – Он взял вожжи. – Будьте к ней добры, Эстер. Во всем доме у нее нет ни одного друга.
– Нет друга? – воскликнула я. – А ее муж, ребенок, свекровь – и разве вы не друг ей?
Он смотрел в сторону болот на лиловую линию горизонта.
– Да, – сказал он, – я пошел бы за ней прямо в ад, босиком. – Затем внезапно он повернул Сан-Фуа в сторону леса и скрылся в сумерках. Я осталась на пристани с Рупертом, сонно хныкающим мне в подол. И спускаясь к причалу, где в лодке нас ожидал Вин, я все раздумывала над словами Руа.
Глава VI
Уже прошла осень и наступила зима, дни стали прохладными, а те слова Руа время от времени вспоминались мне, и каждый раз я думала, что, когда будет удобный случай, я постараюсь продемонстрировать свое доброе отношение Лорели Ле Гранд. Но, прежде чем такой случай подвернулся, я поняла, что Лорели не без подозрения относится к моему присутствию в доме. Однажды, отвернувшись от шкафа с бельем, я заметила, что она стоит в дверях комнаты, в которой я работала, и не мигая смотрит на меня. И когда я объяснила, что отбираю белье, которое Марго должна починить, ее рот скривился, как мне показалось, в презрительной усмешке; и после, что бы я ни делала по дому и где бы ни работала, постоянно видела, как тонкая фигура ее маячит около.
Старая Мадам была настроена по-другому, хотя я знала, что она в курсе того, как все постепенно переходило под мое руководство. Но с ней не было проблем; прожорливая старуха, казалось, еще больше расслабилась в своей праздности, получая удовольствие от того, что в доме стало гораздо больше комфорта, которым она теперь могла наслаждаться. Но потому ли, что ей действительно нравилось, что в доме стало уютнее и она подчеркивала это, или потому, что она видела, как это настораживает невестку, но заметила, что она, ненавидя молодую женщину, изводит ее этим. Иногда их вражда, большей частью сдерживаемая молчаливым негодованием, прорывалась наружу. Часто, укладывая Руперта спать, я слышала хохот Лорели (это был безумный хохот), который доносился из гостиной в ответ на что-то сказанное ей Старой Мадам; и однажды, спускаясь по лестнице, я увидела, как мимо меня промчалась Лорели, дыша тяжело, как загнанное животное. Но, войдя в гостиную, я застала Старую Мадам неподвижно сидящей у огня, в состоянии полнейшего покоя.
