Я не вернусь (СИ) - Милош Тина
— Мальчик.
Все-таки не выдержала. Улыбнулась так, будто ложку горчицы проглотила, и пулей выскочила из кинотеатра, оставив госпожу Васильеву наедине с этой новостью. Не могла я с ней рядом находиться. Мне было физически, психологически и во всех других смыслах некомфортно в ее обществе.
А следующим вечером — ДТП… Я не могу быть уверенной, что эта встреча и авария взаимосвязаны. Скорее всего, обычное совпадение.
15
В тот день я пыталась дозвониться Павлику, чтобы попрощаться. Бесполезно. Позвонила его матери.
— Нина Владимировна, мне нужно срочно поговорить с Пашей, — забыв поздороваться, выпалила я.
— Зачем?
— Надо, — твердо, с нажимом ответила я. Как будто ей не понятно, зачем мне нужно поговорить с ее сыном!
— Его нет дома, — солгала она. Я была уверена, что Павлик дома, поэтому решительно отправилась к нему. Несколько остановок до его дома решила пройти пешком — и воздухом подышу, и нервы успокою.
… Меня сбила машина на пешеходном переходе. Я даже не совсем помню произошедшее. Только яркую надпись «range rover» перед глазами. Но хорошо помню, как меня везли в машине скорой помощи и разговор врачей между собой.
— Беременная? — спрашивает меня доктор.
— Да…
— Куда ж ее вести? — теперь уже вопрос задавался коллеге.
— В хирургию, — безапелляционно заявил другой доктор. — Ребенок не жилец после такого удара.
Я слушала и не понимала, как можно так цинично говорить о моей крошке. В один миг вспомнила все противопоказания врачей на момент того, что мне нельзя рожать. Все они в один голос твердили: «Делай аборт, пока не поздно». Для меня это звучало как приговор. Я не имела никакого права отказываться от ребенка, понимая, что другого шанса может и не быть, несмотря на все запреты. А их было много. Больное сердце — в случае самостоятельных родов оно могло не выдержать нагрузку. Воспаление придатков. Очень маленький вес — из-за депрессии похудела на десять килограммов и никак не могла вернуться в прежнюю форму. Ставшее хроническим низкое давление. Ну, и стандартные показания — высокий сахар, низкий гемоглобин, малое количество нужных гормонов в крови…
Прямо в карете «скорой» взяли все анализы и со всем этим «багажом» привезли в больницу, где сходу отправили в операционную и ввели общий наркоз.
… Очнулась я утром в больничной палате от жуткой боли внизу живота. Вспомнила переговоры врачей и зарыдала. Навзрыд. Тут же пришел врач, начал осматривать меня на момент переломов. Про ребенка никто ничего не говорил, как бы я не спрашивала. Я даже медсестер за руки хватала, на что мне пригрозили вколоть успокоительное. Меня будто никто не слышал. Каждый занимался своим делом. С трудом щупая большой перевязочный лейкопластырь на полживота, я понимала, что меня прокесарили, но никаких объяснений от врачей не получила. Естественно, предчувствие было самым страшным и разрушительным.
Я не хотела верить, что мой малыш умер, поэтому позвонила Леше. Даже не знаю, почему именно ему. Наверное, потому что в подобных ситуациях любая помощь от Паши всегда была ненадежной. Забегая вперед, скажу, что не ошиблась. Этот раз, самый кошмарный — не был исключением.
Леха приехал примерно через час. За этот час он уже успел все узнать об аварии и моих травмах.
— Ну, ты как себя чувствуешь? — сходу спросил Леха.
— Паша… — шепотом сказала я.
— Какой Паша? Ты к нему шла? Да? — напирал парень.
— Леш, узнай, что с моим сыном? Пожалуйста…
— Это все, чего ты хочешь?
— Пожалуйста, — слабо повторила я.
Тот глубоко вздохнул и взял меня за руку.
— Я его убью, — была высказана единственная фраза, после которой парень схватил свою куртку и ушел.
Моя мама приехала через несколько часов и была со мной целый день, пока меня возили из кабинета в кабинет… Но сначала я стала кричать, что хочу узнать про ребенка. Именно кричать, потому что негативные эмоции внутри просто зашкаливали, и руки у меня тряслись не от боли, а от страха.
Малыш не выжил… Очень тяжело подробно останавливаться на этой аварии и всем тем, что с ней связано. Для меня это настолько глобальная и одновременно печальная тема, что к ней нужен особый подход. Возможно, должно пройти еще какое-то время, прежде чем я смогу разложить все по полочкам. Когда-нибудь потом я, наверное, смогу вновь вернуться к этой теме и проанализировать ее, а сейчас я по сей день иногда задаюсь вопросом: «Почему это случилось именно со мной?» А тогда эта мысль вообще не выходила у меня из головы. Я сделала только один вывод из этого — надо было собирать чемодан и ехать в Гамбург, едва тест выдал две полоски. А я осталась… В случившемся только вина. И теперь я не забываю об этом ни на секунду.
Я сейчас не могу точно сказать, как смогла себя настроить на ту действительно титаническую работу, чтобы восстановиться. Да, я очень рано встала на ноги — гораздо раньше, чем должно было случиться по разрешению докторов, и это как раз-таки результат собственной работы над собой. Не хирургов, реабилитологов и других специалистов, а вот именно мой, собственный. У меня не было ни малейшего желания оставаться в пределах комнаты со своим горем. Я очень хотела поскорее уехать. Даже сама удивлялась — силы воли у меня отродясь не было, а тут я как умалишенная занималась физическими упражнениями по несколько раз на дню. И результат себя оправдал. Но это было много позже, а тогда…
На следующий день после аварии, точнее, поздно вечером прилетели Таня с Иваром, и у нас с ними состоялась увлекательнейшая беседа под неодобрительные взгляды медсестер, которые пустили в столь поздний час посетителей.
И впервые в жизни я прислушалась к чужим словам. Может, просто не ожидала, что в этом мире у меня есть такие друзья, которые из одной страны в другую за сутки приедут. А они чьим-то частным самолетом прилетели. Даже не знаю, поступила бы я точно так же в отношении к ним. Сейчас бы точно поступила, а тогда…? Не знаю.
В общем, поговорили мы. О Паше, об аварии. Обо всем. Я тогда плакала, слезы катились, не переставая.
— Я его люблю, — задыхаясь от рыданий, говорила я.
— Люблю, люблю… — со злостью передразнил Ивар. — Туплю! Вон до чего твоя любовь довела!
Знаете, если я себя и ненавижу за что-то до глубины души, то именно за эти свои мысли в первое время после аварии, когда еще не осознала все как следует. Я никак не могла поверить в то, что малыша, моего малыша, Пашиного сына, маленького Петеньки — больше нет. Наверное, здесь играет ключевую роль посттравматический шок — потому что в большей степени я думала не об аварии и ее последствиях, а о Паше.
Паша… Я никогда не думала, что он сможет поступить настолько низко и грязно. Никакие переломы не сравняться с той болью, которую причинил тогда этот его поступок, фактически предательство… Какое по счету?
Паша пришел ко мне в больницу аж через три дня после аварии. Причем не сам пришел, а ведомый за воротник Лешей. С разбитым лицом и колоритным фингалом, и впервые за все время не было его жаль. Более того, мне самой захотелось его убить. Медленно, чтобы мучился… Когда-то на работе он сильно поранил палец — тяпнул ножом прямо до кости. Я все дела бросила и примчалась к нему. А когда он с поломанной рукой в больнице лежал? Каждый день ходила туда, как на работу. Он же ко мне пришел один-единственный раз и только для того, чтобы убедиться в том, что я действительно попала под машину. И все…
Как же я тогда рыдала! Я буквально захлебывалась слезами. Меня раздирал на части его поступок. И даже успокоительное, которое мне вкололи, не помогло. Истерика не прекращалась до вечера. Все последующие дни я рыдала беззвучно. Крики были внутри, там, где сердце.
Паша сказал, что снова встречается опять с Леной. О как…
У вас когда-нибудь вырывали зуб без анестезии? У меня вот так вырвали из груди сердце — наживую, без наркоза. Это было не просто больно. Это было ударом в солнечное сплетение. Когда я сделала вдох, то выдохнуть уже не смогла. Я не знала, как жить дальше — без Паши, потому что теперь понимала — это навсегда. Я не знала, что будет с моей жизнью. Что будет с моими ногами. Вообще ничего не знала.
