Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром
Босиком Салима быстро прошлепала по каменному полу. Руки и ноги невыносимо затекли от долгого сидения, тело же семилетней девочки ликовало от радости, что удалось сбежать.
— Салима!
Стремглав пролетев мимо обветшавших колонн, она укрылась в траве, влажной после утреннего ливня. В такт биению сердца позванивали золотые монетки на концах бесчисленных косичек, весело плясавших за ее спиной. Легкие и светлые звуки сливались со звоном колокольчиков, украшавших края узких штанов и верхней рубахи по щиколотку . Тебе-меня-не-поймать , — ритмично стучало в ее голове. — Тебе-меня-не-поймать…
— Салима!
Срывающийся голос учительницы где-то сзади был уже не сердито-строгим, а жалобным:
— Метле? Ралуб…
Оглянувшись, она увидела, что ее сводная сестра, длинноногая Метле, почти догоняет ее, а Ралуб, младший брат Метле, на своих коротеньких ножках не поспевает за ними. Однако он упорно продолжал топать по твердой голой земле, обжигавшей ступни, — солнце успело ее нагреть. По личику Салимы пробегали солнечные лучи, усиливая зажегшийся на нем триумф, — восхитительную смесь восторга от победы над учительницей и льющейся через край любви к ее верным сестре и брату, а вершиной этих чувств было осознание собственной неуязвимости.
Мы. Вместе. Она ничего не может нам сделать. Никто не может! Быстрый обмен взглядами — едва заметный взмах ресниц — и все трое, как по команде, разразились веселым смехом — каверза удалась! Смех пролетел по равнине и взмыл в голубое небо, оставив им крылья.
Серая самка павлина распушила перья и суетливо погнала впереди себя индюшат, защищая потомство от шумных детей.
Но Салима, Метле и Ралуб привычно неслись мимо птиц — к баням в дальнем конце дворца Бейт-Иль-Мтони. Они мчались к апельсиновым деревьям, плотным кольцом окаймлявшим пепельно-розовые фасады под вальмовыми крышами.
Задыхаясь от бега и все же успевая вдыхать медово-сладкий запах белоснежных цветков, они петляли меж гладких стволов, пока не добрались до своего любимого дерева — очень старого, его нижние ветви сгибались под тяжестью золотых шаров и почти касались земли. Как и всегда, первой была Салима; поставив ногу в развилку ветвей, она ловко, как обезьянка, полезла вверх, в тень листвы, за ней не отставала Метле, то и дело протягивая руку Ралубу.
— За это нам точно попадет, — тяжело дыша, выдохнула Метле, вольготно умостившись на ветке.
— Не нам, — как обычно, упрямо возразил Ралуб. Он поерзал, удобнее пристраивая увесистую круглую попку и болтая босыми ногами из-под задранной до колен рубахи. — Только Салиме. Вот она-то получит взбучку за болтовню! А еще ей добавят за то, что убежала. А нас, в крайнем случае, накажут за то, что мы увязались за ней.
И он беспечно бросил вниз оранжевую кожуру первого апельсина. Надавив большим пальцем, он разделил сочащийся фрукт на части и быстро набил себе полный рот.
— Подумаешь, — подала со своей ветки голос Салима, скрестив на груди руки и сдувая челку с потного лба. — Она не посмеет! Иначе я все расскажу отцу!
— Отец требует, чтобы мы слушались и уважали учительниц, воспитательниц и всех слуг. — Слова Метле звучали так, будто она их читала по книге.
— Но ведь точно так же он требует справедливости — а это было просто нечестно с ее стороны, — не согласилась с ней Салима. — Если Азина меня о чем-то спрашивает, я что же, должна притвориться глухой или немой? И к тому же учительница знает, что я эту суру выучила. Она же четыре раза заставляла нас читать ее вслух и наизусть! И, несмотря на это, снова вызывать меня отвечать и еще грозить палкой — это же несправедливо! Она всегда настроена против меня! — Салима рассердилась, щеки ее раскраснелись, темные глаза гневно сверкали.
Школу, в которую она ходила вот уже год, Салима всей душой ненавидела. Часами терпеливо сидеть со скрещенными ногами, как будто ты вросла в эти белые циновки на полу, и молчать и слушать, а говорить только тогда, когда тебя спросят, — это причиняло ей, непоседе, мучения неизмеримо большие, чем самое строгое наказание. Несколько ударов бамбуковой палкой еще можно стерпеть, но то, что наступало потом, означало двойную пытку: неподвижно сидеть на пылающих ягодицах остаток уроков. И поскольку Салима никогда ничего не делала наполовину, она, ловя каждый счастливый момент, давала деру.
— Если отец узнает, что она не справляется с нами, он наверняка отошлет ее назад в Оман. — Тонкое лицо Метле стало озабоченным. — Тогда он ее вообще уволит, а как она будет зарабатывать на хлеб? А мы будем виноваты.
— Так ей и надо! — Салима рассердилась и начала гневно болтать ногами. — Она такая подлая! Да еще задирает нос, потому что приехала из Омана и в ней течет чистая арабская кровь. — Она громко засопела и так сильно пнула дерево, что один апельсин сорвался и с сочным шмяком разбился о землю.
Ралуб крутил головой, переводя взгляд с Салимы на Метле. Он грустно проследил за падающим апельсином, облизал липкие пальцы и лениво потянулся за следующим.
— У тебя заболит живот, — предупредила Метле, но он лишь пожал плечами, очистил плод и засунул в рот еще одну истекающую соком порцию. Потом он попытался что-то сказать, но сестра опередила его.
— Т-сс, — она сделала большие глаза. — Кто-то идет сюда.
Все трое навострили уши. Ралуб на какой-то миг перестал жевать. От здания бань доносились довольное шлепанье по воде, смех и болтовня, хихиканье и подозрительное бормотанье, как будто читали молитвы, доносились обрывки глухих ударов барабана и тоненькое звяканье колокольчиков тамбурина, в которое вплеталось многоголосье женского хора. Обрывки фраз и мелодика языков суахили, нубийского, абиссинского, турецкого, персидского, арабского и черкесского — всех языков, на каких говорили здесь, во дворце, и на всем острове. Такое же многообразие оттенков кожи отличало и лица людей — здесь были цвета сливок и карамели, золотистые и оливковые, корицы и кофе, все оттенки черного — включая эбеновое дерево. Однако в присутствии султана дозволялось говорить лишь на арабском — этого требовали непререкаемые традиции его предков.
Угрозы и брань учительницы были выброшены из головы — так же, как и упрямые кудри личного слуги султана, которому отец поручил найти своих непослушных чад и дать им заслуженный нагоняй.
— Да нет тут никого! — объявил Ралуб и громко выплюнул апельсиновое зернышко, затем еще одно.
— Эй, вы, там! — прозвучал низкий мужской голос прямо под ними.
Беглецы испуганно переглянулись и сжались в комочки, стараясь стать незаметнее. Послышалось шуршанье и треск — сильные руки ухватились за ветви и раздвинули их. Сначала показался шафрановый тюрбан, затем плоское лицо совсем молодого человека крупного телосложения, оспинки на его щеках были покрыты пушком недавно появившейся бороды. Белоснежная улыбка оттеняла орехового цвета кожу.
