Полина Маслова - Как заполучить чужого мужа
Серега вошел в библиотеку вместе с запахом кожи и бензина. Он улыбнулся мне победоносной улыбкой деревенского мачо, и я мгновенно почувствовала приступ раздражения.
— Здорово!.. — крикнул с порога мой муж. — Вот пришел поменять «Буратино» на «Три поросенка»…
За этим последовала пауза — он ждал реакции на шутку. Но в этой шутке было слишком много истины. В самом начале нашей семейной жизни, обнаружив, что разговаривать нам не о чем, я еще надеялась, что можно обсуждать прочитанное. Но потом мне пришлось смириться и с тем, что Серега просто не любил читать. Похоже, он действительно не продвинулся дальше «Трех поросят».
Подмигнув Сережке, Сергей склонился ко мне. Нестерпимо запахло бензином. «Уеду», — подумала я и улыбнулась. Мне даже показалось, что запах бензина отступил.
— Слушай… Тут такое дело… — начал Серега. Так нерешительно и робко он говорил только о деньгах.
— Не дали зарплату?
— Дали… Но, понимаешь…
— Опять мотоцикл? Он кивнул:
— Приволокли из деревни… Ржавый, битый, но — движок! Мощность потрясающая!..
Я слушала его молча. Так лучше прощаться. Легче и спокойнее.
Он положил на конторку пятидесятирублевую бумажку. Обыкновенная купюра, но выглядела она как билет. До Москвы. В один конец.
Мы расстались бы мирно — без слов и скандалов, если бы не Сережка, не его голосок, не этот вопрос:
— Мам, купишь мне шоколадку?..
Я взглянула на своего мужа и поняла, как давно и сильно ненавижу его, ненавижу его красивые пустые глаза, ненавижу улыбку, ненавижу все, что он любит — эти его сверкающие, тупо ревущие мотоциклы.
Серега выгреб из кармана мелочь и шваркнул ее на конторку. Монеты со звоном посыпались на пол. Так он понял и оценил мой взгляд.
Не помню, как я добежала до гаража, как нашла где-то кусок металлической трубы. Помню только, как лупила трубой по мотоциклам, как осыпались фары, лопалась кожа сидений. Помню, какое это было удовольствие — уничтожать все, что он любит.
В конце концов, я устала. Бросила трубу — она ударилась о бетонный пол и гулко охнула. В дверях гаража стоял Серега. Молча смотрел на меня. В глазах был настоящий ужас. Когда я прошла мимо, он не решился взглянуть мне в глаза. Отвернулся. Ему было больно. Но не больнее, чем бывало мне, когда сын просил шоколадку, а я не могла ее купить.
Бабы Вали не было ни во дворе, ни на крыльце. Только фанерный самолет, насаженный на палку, покачивался среди двора. Это был рукотворный памятник ее мужу-летчику, погибшему в авиакатастрофе.
— Баба Валя! — громко позвала я.
Со скрипом отворилась дверь, на порог нетвердой походкой вышла баба Валя — в старом ярко-красном кримпленовом костюме и калошах на босу ногу. Она стояла на крыльце и неприязненно смотрела на меня.
— Валентина Федоровна… Попрошу… — старательно выговорила она. — Не знаю никакую бабу…
Она не терпела этого деревенского' обращения — баба Валя! Я забыла об этом и разозлила ее.
— Валентина Федоровна… — с опозданием поправилась я. — Извините!.. Я… Я оговорилась…
Ее взгляд не смягчился.
— Ну?.. Чего тебе?..
Я уже знала, что она откажет. Что после этого мое бегство из поселка окажется под вопросом. Но отступать было некуда. И я сказала:
— Дайте мне адрес Алены!..
— Кого? — переспросила она и вмиг сжала губы.
— Алены!.. Мне очень нужно, Валентина Федоровна!.. Я еду в Москву!..
Баба Валя взялась за ручку двери, потом вдруг оглянулась:
— Одолжи полтинник!..
— Господи! Конечно!
Я протянула ей пятидесятирублевую купюру — ту самую, что принес мой муж. Она взяла бумажку, молниеносно сложив ее в несколько раз до размеров почтовой марки. Кивнула в качестве благодарности и стала спускаться с крыльца.
— Дадите адрес? — напомнила я ей.
— Нет. Нельзя.
— Но почему?!
— Потому что нельзя, — доходчиво объяснила баба Валя. — Пойду пузырь возьму, пока погода летная… — помедлив, она все-таки решилась наподобие благодарности: — Будешь?
Я промолчала. Что мне было делать? Отнять у нее полтинник? Избить ее? Я хотела только одного: уехать в Москву. Взять этот город. Врасти в него. Не лимитой. Не проституткой. Не посудомойкой. И не студенткой. Нет! Либо никак, либо сразу на равных правах с настоящими москвичами. Для этого мне была нужна Алена. Кто еще мог поддержать меня, помочь мне?
Баба Валя расценила мое молчание по-своему:
— Жди, — бросила она, направляясь к магазину. — Я скоро.
И тогда я бесшумно, как вор, вошла в чужой незапертый дом, отыскала потрепанную записную книжку и в ней — адрес Алены. Я украла его. Из книг, наполнявших мою библиотеку, я знала, что это непозволительно. Но, в конце концов, я была единственным в поселке человеком, который читал эти книги. И сейчас я хотела уехать отсюда. А в Москве — там будет другой счет.
Я сказала матери, что вернусь, как только устроюсь, и заберу Сережку.
— Кем устроишься? — спросила мать. — Проституткой?
Ну, конечно, — как еще можно представить себе покорение столицы, если за всю жизнь ни разу не высунуть носа за околицу?!
— Алене повезло, — напомнила я. — И мне повезет. Чем я хуже?..
— Везет не тем, кто лучше, а на кого бог пошлет. Вот и вся мудрость, которую можно нажить в нашем поселке.
— Сидела бы дома. Все-таки семья есть — какая-никакая…
Мать сосредоточенно поедала картошку, стряхивая с ножа тонкую шелуху.
— Никакой семьи нет, мам!.. И пусть он не приходит сюда. Если придет — не пускай…
— Легко сказать, — усмехнулась она и оглянулась на диванчик.
Там, под дурацким ковриком с лошадками, спал мой сын, Сережка. Глядя на него, укрытого в жару ватным одеялом, я чуть не струсила: зачем? куда мне ехать? что я буду делать в Москве? может быть, остаться? укрыть Сережку тонкой простыней, утром сбегать с ним к пруду, потом — на работу… обед, ужин, муж — какой-никакой… Остаться было, конечно, проще. Но и страшнее.
— Покупай Сережке шоколадки, ладно? — дальше говорить я уже не смогла — подхватила рюкзак с вещичками и выбежала из дома.
Стыдно признаться, но по дороге к станции я не удержалась — подошла к дому бабы Вали и на удачу подержалась за покосившийся забор. Может быть, Алена перед своим триумфальным отъездом тоже дотронулась до этого забора… Глупо, конечно, но все-таки мне стало немного легче.
Я приехала в Москву в девять утра. Вышла на привокзальную площадь. Огляделась. Москва ничуть не поразила меня. Она была именно такой, как на экране телевизора: просторной и суматошной. Какую книгу ни прочти, всюду провинциалы, попавшие в столицу, в какой бы стране она ни находилась, якобы столбенеют от шума, грохота и масштабности увиденного. Столица кажется им страшной и притягательной одновременно. Не знаю. Наверное, это не более, чем литературный оборот. Во всяком случае, со мной ничего подобного не случилось. Мне показалось, что Москва — это мой город. Что я жила в нем всегда. Что я буду жить в нем всегда. Выйдя на привокзальную площадь, я почувствовала себя как рыба в воде. Мне было вовсе не страшно идти в толпе, выхватывать из этой толпы лица людей, обращаться к ним с вопросом. На тот момент самым главным моим вопросом было:
