Татьяна Батенёва - Золотая ловушка
— Ну вот вы пойдите в комнату переговоров да и почирикайте, — радуется главный, что все прошло по-задуманному. — Скажи там Оксане, чтобы кофе вам приготовила.
«Ну да, скажи Оксане, — проговаривает про себя Маша, — чтоб она нас отравила. Сами сварим». И продолжает вслух:
— Пойдемте лучше к нам в отдел, там поуютнее будет.
— Будет? А, да-да, я забывал немного русский язык, — чему-то радуется немец. — Будет — это значит есть. О, я забыл, как у вас все сложно.
Маша собирала чемодан. «Ну и ладно, — думала она, — ну и прекрасно. Вырваться из беличьего колеса, бросить все на время — черт, в октябре сдавать рукопись книжки, за которую уже получен аванс, а она еще и наполовину не готова! Ну, ничего, там буду работать, если получится, в конце концов, поавралю в сентябре, допишу. Зато оторвусь от затянувшейся ситуации разъезда-развода, которая так выматывает душу. Как Олег сказал в последний раз: куда спешить, на развод опоздать невозможно?» Он всегда был таким: начинал что-то грандиозное, заводил ее, а потом на полдороге ломался, не мог завершить ни одно начатое дело. Ее пунктуальность и работоспособность выводили его из себя. В конце концов, гением в их семье был он, Олег Зотов, так повелось с первого курса. Она, Маша, была серой мышкой, рабочей лошадкой. Он писал роман, она вкалывала в газете, он планировал получить все литературные премии, она зарабатывала деньги на жизнь…
Как получилось, что у нее со временем образовалось имя в журналистике, каждый год выходили книжки, а он так и оставался «молодым писателем, подающим большие надежды»? Именно это, конечно, и стало причиной разрыва, а вовсе не новая любовь и новое счастье… Трудно, да нет, невозможно для амбициозного мужчины пережить успех женщины, которая по идее должна тихо сидеть в его тени и обожать…
Она положила сверху теплую куртку — в конце августа на Сахалине обычно тепло, но на Курилах погода непредсказуемая. Так, что еще? Пару блокнотов, несколько запасных ручек, диктофон, батарейки…
«Ну и пусть, — подумала в который раз. — Переведу дух пару недель. Может быть, станет легче».
Вечером Берг вновь тщательно сверил свой багаж с описью в ноутбуке. Он уже лет десять не был в Москве и опять забыл, как суматошно, неорганизованно и неожиданно проходит здесь жизнь. То срывались запланированные встречи, то вдруг надо было вне расписания дня нестись куда-то на другой конец огромного города в гости к старому товарищу, случайно встреченному на Тверской, за пять минут переодевшись и кое-как покидав вещи в гостиничный шкаф. И вернуться в номер далеко за полночь, тяжело пьяным и счастливым от нахлынувших воспоминаний такой недавней и уже забытой молодости…
Он быстро попадал под влияние непредсказуемой московской жизни, словно опять оказывался в запущенном и разгульном общежитии на Ленгорах, которые теперь опять стали Воробьевыми. И вот результат: вещи вынуты из тщательно уложенного чемодана, пара несвежих маек вообще валяется в кресле, дневник не ведется уже несколько дней, во рту горький вкус — привет от перегруженной алкоголем печени…
И спутник для дальнего путешествия, от которого так много зависит, выбран совсем не тот, какой был бы нужен. Нет, девушка мила, кажется, неглупа и с характером, и ее шеф и старый друг Валерий о ней отзывается с большой симпатией. Но как она перенесет физические нагрузки там, на островах, где понадобится много ходить пешком? Хватит ли у нее сил и здоровья сыграть важную роль в том деле, которое он задумал? И самое главное, поймет ли она его, если придется сказать правду? Отчего-то ему казалось, что мужчина понял бы и вернее согласился бы помогать. Конечно, он готов стимулировать напарника деньгами, но в таком деле деньги не всегда — главное…
Но что делать: все сложилось так, как сложилось. И что бы ни было дальше, он выполнит то, что задумал. Ведь это, по сути, единственный оставшийся у него шанс.
Андреас аккуратно упаковал вещи, перечитал последнюю, написанную три дня назад, страницу дневника, кратко записал то, что произошло за последние дни. Нужно принять душ и лечь пораньше, чтобы выспаться перед самолетом. И конечно, как всегда, вечером позвонить домой.
За толстым стеклом иллюминатора топорщится выгоревшая шкура сибирской тайги: светлый подшерсток и темная шершавая ость вековых елей. Шкура свалена в складки там, где горы, и плоско тянется сотнями километров на равнинах.
«Я лечу привычно, как едут на автобусе в райцентр жители дальних деревень. За годы сахалинской жизни налетала оттуда в Москву и обратно сотни раз вокруг экватора — есть такая мера длины у дальневосточников. Было бы тяжко, если бы не нынешняя самолетная мода — новые авиакомпании теперь, как за границей, предлагают в полете алкоголь. От выпитого вина слегка туманится голова, зато отпускает ледяной ком страха внутри.
Симпатичная стюардесса движется по проходу, по-матерински наклоняясь к креслам. Да, мы все в самолете похожи на маленьких детей — в душе трусим, как бы ни был спокоен полет, заглядываем в глаза проходящим мимо летчикам, хотим услышать лишний раз, что все в порядке.
Я лечу, ощущая под собой огромный слой воздуха, у земли плотного, но выше все более разреженного. За бортом, на высоте десяти километров, его почти уже нет — если выпасть из самолета, задохнешься быстрее, чем успеешь испугаться…»
Маша открывает глаза, прерывая текст, который сам собой складывается в голове — не для дела, а так, словно страница книжки, которая никогда не будет написана. В последнее время она и на ходу, и в транспорте постоянно пишет в уме какие-то тексты — может, чтобы занять голову, чтобы не думать о последних событиях, не чувствовать себя несчастной?
Она не успевает додумать эту не очень приятную мысль — Андреас что-то завозился в кресле рядом. Она поворачивается к нему.
— Мария, пожалуйста, сколько времени мы будем плыть до острова Итуруп? — Андреас тычет сарделечным пальцем в свою роскошную карту Дальнего Востока — подробную, напечатанную на тонком пластике. Сложенная как маленькая книжка, она ничего не весит, не порвется и не размокнет — не иначе в военном ведомстве изготовлена. От южной оконечности Сахалина до Итурупа его толстый палец едва помещается.
— Точно не скажу, зависит от теплохода и от погоды, если «Мария Ульянова», то часов двадцать, а если «Софья Перовская», может, и побыстрее.
Маша в который раз изумляется страсти своего спутника к точности. В такси он донимал шофера, сколько минут тот будет ехать до Домодедова. Таксист, слегка напрягаясь и глотая «связки» слов, пытался объяснить, что в Москве даже в ранний час это предсказать невозможно: пробки бывают на пустом месте. «Да-да», — вежливо кивал Берг, но было ясно, что ему объяснение не очень понятно.
