Ширли Лорд - Сторож сестре моей. Книга 1
Я не была ее тетей, но она называла меня так с самого детства, более двадцати пяти лет, к немалому неудовольствию всего семейства.
— Мой редактор надеется, что я стану Элденом Уитменом номер два. Вы знаете, о ком я? Человек, который сделал страницу некрологов в «Нью-Йорк таймс» самым популярным чтивом благодаря своему… своему литературному дарованию, но также благодаря осведомленности и способности восприятия личности выдающихся людей.
— Ты хочешь сказать, он претворяет в жизнь свои интервью?
Я не сумела удержаться от этого замечания, и когда мы обе рассмеялись, мне было приятно услышать, как повеселел голос Пенни, напомнив, что девушка мне действительно нравилась.
Потом она повторила:
— Смерть, жизнь или смерть, здоровье или возраст человека тут совершенно ни при чем. Откровенно говоря, если бы вы не согласились, я бы взялась за некролог Мадонны.
Не удивительно, что этой девочке прочили большое будущее. Я позволила Пенни думать, будто согласна на такое количество интервью, какое потребует некролог, потому что верю в ее талант и здравый смысл, а также питаю привязанность к ее бабушке и матери, но не это было подлинной причиной. Разумеется, нет.
Когда умер Бенедикт — верится с трудом, что это случилось целых двенадцать лет назад, — я прекратила давать интервью. Я всегда их ненавидела, но Бенедикт утверждал, что интервью являются «необходимой частью работы». Конечно, интервью «даровались» лишь немногим избранным, но каким бы ни было издание: «Нью-Йорк таймс» или «Вог», «Элль» или «Харперс Базар», «Острэлиэн» или «Асахи Симбун», — для меня это значило одно и то же: в течение часа или около того постороннему позволено совать нос в мою жизнь и ворошить мое прошлое, настоящее или будущее. Все. Больше никаких интервью. И это была лишь одна из многих перемен, которые я внесла в свою жизнь после смерти Бенедикта. Я по-прежнему слыла женщиной пунктуальной до педантизма — хоть часы по мне проверяй, женщиной, верной своему слову, женщиной с безупречными манерами; пусть другие и не замечали, но мне-то было известно, как время от времени я тешила себя намеренно непредсказуемыми поступками.
Только по телевидению я теперь что-либо еще рассказывала обширной, внимавшей с ненасытной жадностью аудитории — во время моих специальных программ «Девяносто прекрасных минут с Луизой Тауэрс», отснятых по тщательно разработанным сценариям, выходивших четыре раза в год, рейтинг которых соперничал с рейтингом передач Барбары Уолтерс[1].
Это мое решение, как и большинство других принимаемых в жизни, зависело оттого, насколько удачно выбрано время. Письмо Пенни — она и не подозревала об этом — пришло в наиболее подходящий момент. В конце прошлого года я обнаружила, что была предпринята новая попытка состряпать книгу о моей жизни, очередная возмутительная «неофициальная биография», по обыкновению полная полуправды и откровенной лжи. Я устала от них, но в силу своего положения в обществе я не имею шанса на возмещение ущерба — так на протяжении многих лет за огромные деньги сообщала мне целая армия юристов, специализировавшихся на исках по обвинению в клевете. Однако готовившийся новый опыт особенно выводил из равновесия. Не только бульварные газеты, но также «Таймс» и «Вашингтон пост» подтвердили, что Стивен Холт получил аванс в размере двух миллионов долларов, чтобы написать историю моей жизни.
Сумма, конечно, не рекордная. В наше время, когда беспрестанно поглощается и извергается сиюминутный вздор, это был средний гонорар, учитывая успех предыдущих анатомических вскрытий Холта на шестистах страницах. С Холтом была только одна проблема — сам Уолт. Он казался поразительной копией джентльмена и употреблял выражения, за которыми миллионам его читателей приходилось лезть в словарь, чтобы до конца понять смысл убийственных сенсационных намеков, которыми изобиловали разоблачительные абзацы книги. Кроме того, каждое уважаемое издание по какой-то причине довольно часто и весьма охотно пускалось анализировать его книги. Как и почему именно это привлекало внимание среднего класса? Но такие опусы «дозволяли» также другим, тем, кто считали себя знатоками хорошей литературы и стояли на верхушке социальной лестницы (до смерти боявшиеся быть застигнутыми на пляже с дешевым романом в руках), с жадностью проглатывать его книги тоже. Следовательно, Холта читали все, так сказать «вверху и внизу», и его часто называли самым удачливым из живущих писателей и самым преуспевающим на Западе.
Увы, люди разговаривали с Холтом, не подозревая, как много они ему говорят. С тех пор как мне стало известно о его запланированном вторжении в мою жизнь, я прочла почти все его книги, где постоянно встречались поразительно необдуманные высказывания людей, которым следовало бы лучше отдавать себе отчет в своих словах.
За несколько дней до беседы с Пенни я получила тревожное известие о том, что Фиона, моя своевольная глупышка Фиона, говорила с ним. Это было чрезвычайно неприятно, но также и опасно.
До предложения Пенни мне никогда не приходило в голову попробовать написать книгу; я всегда была слишком занята и не искала хорошего биографа — если такой вообще существует, — и у меня не было ни малейшего желания ворошить пепел своих воспоминаний, как сделала Бетти Беколл, написав «Я сама». Письмо Пенни заронило первое зерно.
Из отзывов о ней я знала, что она придет хорошо подготовленной, и она действительно подготовилась. «Морг»[2] газеты снабдил ее хронологически довольно точным очерком о Луизе Тауэрс, но ее редактор был прав. В материалах содержались сотни фактов из моей жизни и жизни тех, кто имел отношение ко мне или к бизнесу, но наряду с фактами там приводились тысячи домыслов, мнений, анализ моих успехов и поражений, личных и профессиональных. Написанные и переписанные по многу раз, маленькие неточности превратились в серьезные ошибки, журналистское мнение преобразовывалось в факты. Еще там назывались цифры, огромное множество цифр со значком доллара и нулями, — где-то их количество было преувеличено, а где-то преуменьшено. Это были сухие, невыразительные данные, которые никоим образом не объясняли, как я стала самой знаменитой женщиной в Америке — после Первой леди — и самой преуспевающей.
Прежде чем дать ответ Пенни, несколько бессонных ночей я размышляла о своем прошлом и поняла, что предательство, с которым я теперь сражалась, со стороны тех, кто, как мне казалось, больше всех любил меня, было неизбежным. Возможно, в конце концов я могла бы сохранить все, чего достигла, рассказав правду в моей собственной книге — или по крайней мере по-своему.
