Сьюзен Андерсон - Горячие и нервные
Джон, сам в юности попадавший в серьезные переделки, мог запросто представить себя на месте этого парня. Он улыбнулся своей помощнице широкой, открытой улыбкой.
— Можно сказать, ей повезло, что ее юрист обратился к нам? — Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
— Господи, ну вы и нахал! — Герт просияла своими дорогостоящими зубами. — И это один из нюансов, который мне особенно нравится в вас.
Он рассмеялся.
— Сознайтесь, Мак, вам нравится во мне все. Мы так хорошо понимаем друг друга, что впору под венец.
Она зашевелила губами и вся скривилась, как будто надкусила лимон; но Джон знал, что румянец, выступивший на ее щеках, — свидетельство удовольствия, а не обиды. Она ценила и понимала юмор. Ей нравилось, когда над ней подшучивали. Ему же в ней больше всего импонировал ее строгий, чуть-чуть чопорный вид, который ей удалось сохранить в свои пятьдесят в начале безумного двадцать первого века.
Словно прочитав его мысли, она бросила на него серьезный взгляд поверх очков.
— Клянусь, вы могли бы флиртовать даже с трупом.
Он прижал руку к сердцу.
— Почему, Герт Макделлар, вы так обо мне думаете? Но, черт побери, может, вы и правы, если имеете в виду труп женщины.
Губы Герт дрогнули, словно она силилась сдержать улыбку, и, продолжая игру, она указала рукой на дверь:
— Убирайтесь отсюда, болтун! Идите и позвоните адвокату, и заработайте для нас хоть какие-то деньги.
— Слушаюсь, мэм. — Он отсалютовал ей. — Я знаю, как вы бережете мое рабочее время. — И, легко соскочив со стола, он направился в свой кабинет, чтобы начать деловые переговоры.
Виктория понимала, что должна взять себя в руки. Но иногда это проще сказать, чем сделать. Она расхаживала из угла в угол по гостиной отцовского особняка, понимая, что находится в полном смятении.
Где-то в глубине души она была рада, что вернулась домой. И хотя она любила суету и шумные вечеринки в пропитанном древней стариной Лондоне, он все же не стал ей домом, и пока она жила там, ей так и не удалось избавиться от чувств, свойственных эмигрантам. Единственное, что ее заставило переехать туда, — это тетя Фиона, которая жила в Лондоне, и, что более важно, возможность увезти Эсме подальше от отца до того, как он сделает с ее дочерью то, что сотворил с ней и Джаредом.
Нo радость возвращения омрачали обстоятельства, которые обрушились на нее здесь и не могли не вселять тревогу. До покоя ли ей? Ее отец мертв. И не просто мертв, — что само по себе трагично, учитывая ее непростые чувства к нему, — нет, он был убит.
Проклятие… Он был настоящий мерзавец, и, можно сказать, большую часть своей жизни. Но при всем этом он был ее отцом и не заслуживал подобной смерти.
И разве не удивительно, что он ушел в блеске дурной славы? Несмотря на своих до невозможности юных жен и бесчеловечные приемы в бизнесе, вряд ли он мог предположить, что его ждет подобная участь. Когда она или Джаред пытались хоть как-то избавиться от его давления, это приносило им немало горя. От них обоих ждали, что они станут клонами Гамильтона, и порой она даже желала отцу смерти, чтобы освободиться наконец от его навязчивой опеки.
И сейчас, когда его не стало, она, безусловно, испытывала чувство вины, заставлявшее ее страдать. Она не могла усидеть на месте больше двадцати секунд. И нервно расхаживала по комнате, поджидая, когда появится ее адвокат вместе с обещанным детективом. О Господи, кто бы мог подумать, что настанет день, когда «Мальтийский сокол» пересечется с жизнью Эванса Гамильтона! Она вспомнила этот старый фильм, где мужчины щеголяли в мягких фетровых шляпах и обращались с женщинами с преувеличенной галантностью.
Неожиданно для самой себя Виктория расхохоталась, и этот странный, неуместный взрыв смеха, больше похожий на истерику, испугал ее. Она зажала ладонью рот, пытаясь остановиться, и просидела так несколько секунд, восстанавливая дыхание.
Что ж, нужно постараться не терять самообладания. Она посмотрела на картину в дорогой раме, висевшую на бледно-желтой стене гостиной. «Просто не принимай ничего слишком близко к сердцу. Пусть все идет, как идет, и не отвлекайся на детали». Она знала единственное средство, способное примирить человека со всеми невзгодами, — это время. Время все лечит, время все ставит на свои места.
Телефон зазвонил, и она поднялась. Взяв себя в руки, прошла через маленькую гостиную и подняла трубку.
— Резиденция Гамильтон.
— Виктория? Дорогая, это вы?
Голос звучал неразборчиво, словно откуда-то издалека, как зачастую бывает при мобильной связи. Но она поняла, что звонит ее адвокат.
— Роберт? Вы?
Его голос стал еще тише.
— Простите, но я едва слышу вас, — сказала Виктория.
— О, подождите. — Голос внезапно заговорил с кристальной четкостью. — Вот так, я подключил новый канал. Так лучше?
— Намного.
— Я звоню, чтобы сообщить вам, что не сумел встретиться с тем детективом, о котором шла речь. Меня срочно вызвали в суд. Прошу меня простить, Виктория. Но я разговаривал с мистером Мильонни по телефону и все уладил. Он возьмется за это дело. Вам необходимо встретиться с ним, рассказать ему о Джареде и ответить на все интересующие его вопросы. Вы ведь знаете номер моего мобильного телефона?
— Да.
— Отлично. Если вам понадобится моя помощь, например, если вы не сможете ответить на какой-то вопрос, звоните.
— Непременно. Спасибо… — связь внезапно прервалась, — вам. — Она вздохнула и положила трубку. «Окей, похоже, мне придется и здесь рассчитывать на себя».
Впрочем, ничего нового. Она большую часть своей жизни рассчитывает на себя.
Но сейчас ей следует быть особенно сильной и настойчивой. Господь свидетель, она в неоплатном долгу перед Джаредом. Она чувствовала это с тех пор, как уехала в Лондон, принеся брата в жертву ради Эсме.
Она передернула плечами, тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться, и прошла в кабинет. Усевшись за стол, стала разбирать почту. Она откладывала в одну сторону соболезнования по поводу кончины отца, на них ответит его секретарь; в другую — более личные послания. Спустя какое-то время, когда раздался звонок в дверь, Виктория чувствовала себя гораздо спокойнее. На ходу она улыбнулась домоправительнице, услышав, что та спешит из кухни.
— Не беспокойтесь, Мэри, я открою. — И, пройдя к массивным дверям из красного дерева, Виктория отворила их.
И сразу же солнечный свет хлынул в холл, заставляя ее зажмуриться и высвечивая фигуру мужчины, стоявшего на пороге. Единственное, что она могла бы сказать о нем с уверенностью, — это то, что он высок ростом и худощав. Солнце не позволяло ей разглядеть его поподробнее, но не помешало одарить гостя дежурной улыбкой. Недаром она изучала правила этикета в женских школах, умение держать себя в руках стало ее второй натурой.
