Ирина Кисельгоф - Умышленное обаяние
Разгадка тайны сухих духо́в – испытание вкуса. Но разгадка вкуса – первая ступень, она отрывается от языка, как от ракеты, и уносит воображение к новым тайнам ядов и галлюциногенов, скрытых в сердцевине многих из них. Увлечение тайной рождает эйфорию и желание пробовать вновь и вновь. Страсть к неотсюдности вкуса играет настроением, памятью, меняет сознание и убивает чувства. Может, обесчувствие делает тайну дороже золота?
Кладовая кофе на втором этаже супермаркета – скромнее не бывает, ее стена у барной стойки оклеена дешевыми фотообоями. Узкая полоска белого песка, синий океан, три зеленые пальмы. И ни одного человека. Тропический остров без человека и кофе без сахара. Самое то.
Сегодня я заказала кофе по-турецки. В этой кофейне его готовят в песчаной бане, закопав медные джезвы в триста пятьдесят градусов по Цельсию. У такого кофе характер воинственного янычара, которому дозволена лишь одна слабость – любовь к экзотическим пряным духам. Ярость турецкого пехотинца вскипает пузырчатой пенкой и пахнет не только каленой арабикой, но и коричными палочками, гвоздикой, ванилью и кардамоном. Это трогает и восхищает одновременно. Я всегда улыбаюсь, смакуя вкус его ахиллесовой пятки.
В кафе есть пара официантов, но я заказываю кофе баристе, чтобы видеть, как трижды вскипает пенка. Если бариста схалтурит, я не почувствую паленой горчинки джавы, ее похоронят разогретые Цельсием специи. Чтобы поймать ускользающую гармонию, приходится ждать четверть часа у стойки, один глаз – на пенку, другой, к примеру, – на желтые, зеленые, оранжевые и голубые ликеры «Кюрасао». Апельсиновые корки, вымоченные в коньяке или роме, как нельзя больше подходят к фотообоям, где на маленьком антильском острове растут пальмы.
Я наблюдала за алхимией кофе, когда воздух, нагретый калорифером, покачнулся, пахнув натуральной кожей. Я скосила глаза – животный запах дубленой шкуры обернулся парнем. Под мышкой свернутая мокрая замшевая куртка, рукава свитера закатаны. Нос горбинкой, глаза прищурены, на смуглой коже руки видны редкие черные волоски. Парень разглядывал батареи бутылок неподвижно, точно целился. Бариста достал из песка джезву, и я услышала, как молния чужой куртки звякнула рикошетом о витринное стекло. Запах кожи исчез, заместившись привычными запахами кофейни. Я осталась, пенка должна подняться еще дважды.
– Ваш кофе, – бариста поставил поднос на стойку.
Я оглянулась в поисках, куда бы присесть. Свободных столиков не оказалось, свободных мест – предостаточно. Можно было остаться у бара, но я заметила парня с хищной горбинкой. Он сидел один за столиком и разглядывал толстую книгу. Я подошла к нему.
– Не занято?
– Нет. – Он бросил короткий взгляд и вернулся к книге.
Парень рассматривал нарисованную тушью утку. Я положила пальто на свободный стул и села, утка превратилась в зайца. Я наклонила голову влево, заяц обернулся уткой. Я перевела взгляд на другой рисунок, белка трансформировалась в лебедя, лебедь – в белку. Своеобразно.
Я всегда закрываю глаза, перед тем как попробовать кофе. Это включено в ритуал. Но сегодня не тот случай. Мне не повезло. В автобусах и ресторанах люди всегда выбирают одиночество без соседей. Я – не исключение. Удовольствие – интимная вещь, его следует искать без случайных людей. Хотя какая разница? Я закрыла глаза и вдохнула; гвоздика сложилась с резким запахом кофейных бобов и кардамона, закамуфлировав присутствие фальшивой корицы. Моего янычара стоило похвалить. Это опасный прием. Кассия дешевле, зато в ней полно кумарина. Можно и отравиться.
Любитель рисунков-хамелеонов был одет стильно, но его одежда выглядела скорее дешевой. Кроме черной куртки, небрежно наброшенной на спинку стула. Он кинул на меня мимолетный взгляд, но я успела обнаружить несоответствие. Его глаза были серыми и миндалевидными одновременно. Так нечасто бывает. По крайней мере, мне такого видеть не доводилось.
– У вас всегда ливень в феврале? – глядя в книгу, вдруг спросил он.
Я вспомнила пятна туши февральского ливня на его армейских ботинках и подумала – завтра уже весна. Смешно! Смена сезона ровно в четыре нуля.
– Я ноги промочил, – не поднимая глаз, улыбнулся парень. Это было так странно.
– Я тоже, – неожиданно для себя ответила я и тут же пожалела.
Я намеренно пришла в кафе получить свою порцию удовольствия без никого, незнакомца стоило отослать подальше, но вместо этого я зачем-то сказала: «Я тоже».
– Можно меню?
Я подвинула меню пальцем и отвернулась к трем пальмам. Они манили безлюдным пляжем в эпицентре февральского ливня. Я не люблю зиму, тем более нашу. В нашем климате она никогда не вырастает, оставаясь маленькой девочкой в детском чепчике из снежного кружева. В городе, откуда я родом, зима – крепкий, злющий мужик в толстой сугробной шубе. Он носит с собой фляжку, в которой булькают сорокаградусные морозы, настоянные на заснеженных крышах, мерзлых улицах и звенящем от мороза прозрачном воздухе. Здесь февральский коктейль пахнет кальвадосом из зимних яблок и отдает ароматом апельсиновых корок. Но все же он бодрит куда лучше коньяка. И неважно, что ноги промокают. Дома всегда есть горячий цейлонский чай и своя кладовая тропических запахов.
– Здесь нормальная еда есть? – я услышала чужой голос и очнулась.
– Здесь нет еды, она в кафе напротив.
– Тогда что вы здесь делаете? – Он снова улыбнулся, углы его губ натянули носогубный треугольник парусом.
– Пью. – Я почему-то вспомнила «Тамань».
Он оглянулся в сторону фастфуда.
– Это кто? На рисунке? Осел или тюлень? – спросила я.
– Иллюзии воображения. Не стоит с ними шутить, – ответил он, вернувшись ко мне.
– И почему же?
Я подняла брови, он улыбнулся. Его улыбка трансформировалась в кораблик с парусом. Я моргнула, улыбка исчезла вместе с корабликом. Точно, решила я. Никаких корабликов и в помине нет.
Из-под пальм вышел официант и появился у нашего столика.
– Две кружки глинтвейна.
– Все?
– Еще что-нибудь?
Человек, прибывший из мест, где не бывает февральских ливней, обращался ко мне. Я молча пересчитала пальмы. Пальм было все так же три, их искусственная листва глянцевела искусственным солнцем. Официант ушел, не дождавшись ответа.
– Не любите горячую воду?
– Только смотрю.
– Я понял. Ваш кофе остывает.
– Вы заговорили первым, – скучно ответила я. – Если вы заметили, мужчин здесь больше, чем меньше. Какая разница, за какой столик садиться?
Он замолчал, я стала смаковать пятку турецкого пехотинца, потянув пенку из фарфоровой чашечки. Мне не стоит раздражаться по пустякам, всегда можно прийти сюда еще раз. Я вдруг поймала себя на том, что не чувствую вкуса кофе, а просто пью. Меня беспокоило… Я украдкой взглянула на чужие руки, лежащие на столешнице, и поняла. Мое воображение заворожили черные редкие волоски на смуглых предплечьях. Они выглядели даже… Даже эротично. Какая чушь! Я отпила еще глоток кофе и перевела взгляд на фотообои. Две пальмы склонились друг к другу, одна из трех явно лишняя.
