– Я сегодня же напишу план наших занятий. Догонять придется много, поэтому график будет жесткий, – по-деловому, строго заговорила вдруг девушка. – Ты же, считай, целый месяц пропустил… Но это ничего. Я буду приходить к тебе после уроков каждый день, и к тому моменту, когда тебе разрешат приступить к занятиям, ты будешь подготовлен по всем предметам. Если, конечно… – Она резко сменила тон и повторила как-то нерешительно и даже робко: – Если, конечно, ты согласишься.
«Ну вот, – подумал Фишкин, – попал».
А вслух сказал, стараясь придать своему голосу максимум теплоты и благодарности:
– Спасибо тебе большое. Мне даже неловко как-то так тебя напрягать…
– Ерунда, – сказала Зоя. – Значит, завтра же и начнем.
«Некого винить, – ругал себя Вадим, распрощавшись с одноклассницей. – Сам напросился. Конечно, мне необходима помощь, но если все узнают, что Колесниченко ходит ко мне каждый день, что тогда начнется? Представить страшно!» – мысленно сокрушался он. От его прежнего благодушного, почти романтического настроения относительно Зои не осталось и следа. Улетучились и былые угрызения совести. Теперь в собственных глазах Вадим представал в роли жертвы, ловко пойманной в сети коварной и хитрой Колесниченко.
«Начнут слухи распускать, подумают еще, что мы встречаемся… Ну и черт с ними! – принял непростое решение Фишкин. – По-любому это лучше, чем оставаться на второй год. А слухи и сплетни… Они, конечно, пойдут, тут и думать нечего, но я найду способ поставить все на свои места. И вообще, надо решать проблемы по мере их поступления».
Зоя была по-настоящему счастлива. За то время, пока Вадим лежал в больнице, она так привыкла видеть его каждый день, общаться с ним по душам, разговаривать обо всем на свете, что порой даже ругала себя за нехорошие мысли. Часто она ловила себя на том, что не хочет, чтобы Вадима выписывали из больницы. Зоя боялась, что, когда он выздоровеет, их отношения войдут в прежнее русло. А попросту говоря, она снова превратится для Вадима в пустое место. Но теперь, теперь-то уж точно этого не произойдет. Хотя он, кажется, немного растерялся, когда она предложила ему свою помощь. Но ведь и для нее самой ситуация явилась полной неожиданностью. Впрочем, какая уж тут неожиданность? Зоя и раньше, когда Вадима еще только положили в больницу, не раз задумывалась над тем, что ему будет сложно самостоятельно учить весь пропущенный материал. Задумывалась и втайне надеялась, что, когда придет время, он сам обратится к ней с просьбой помочь. А получилось иначе. Получилось, что она опередила Вадима, о чем совершенно не сожалела.
«Ну и что с того? Так даже лучше. Зачем заставлять человека о чем-то просить тебя, когда можешь первым протянуть ему руку помощи?»
Так думала Зоя Колесниченко, приступая к составлению плана занятий. Начать она решила с самого, на ее взгляд, сложного – с физики и химии.
2
Звонок в дверь застал Фишкина за абсолютным ничегонеделанием. Вернее, за совершенно праздным времяпрепровождением. Вернувшись в родные пенаты, он обнаружил, что жутко соскучился по любимой музыке, по телевизору, поэтому при первой же возможности врубил на всю катушку «ящик» и с удовольствием смотрел, блаженно растянувшись на диване, даже навязшую на зубах рекламу.После разговора с Зоей в душе Фишкина остался осадок, и сейчас ему очень хотелось от него избавиться, дабы совсем ничего не омрачало его первый долгожданный день дома. Но вопреки его желанию в голове вертелись мысли о Зое, о ее предложении взять над ним шефство и о тех последствиях, к которым это шефство могло привести.«Почему я должен все время кому-то что-то доказывать? – нервно размышлял Фишкин, беспокойно ворочаясь на своем диване. – То Тополян пытался убедить, что пялюсь на Зойку не из нежных чувств, а потому, что рисую ее по памяти! А теперь нужно не только Тополян, но и весь класс утвердить в мысли, что между нами абсолютно деловые отношения, что Зойка просто занимается со мной уроками и ничего больше! Да и то лишь потому, что она сама этого захотела, а я… ну, просто сделал ей одолжение и согласился!»Да уж, эта головная боль Фишкину была совсем ни к чему. С одной стороны, он никак не мог допустить, чтобы в классе стало известно о его трогательных отношениях с Колесниченко, а с другой – резко оттолкнуть от себя Зою, отвергнуть раз и навсегда ее бескорыстную заботу о его персоне и поставить жирную точку в их уже почти что дружбе он тоже не мог. Не настолько же он подл, в конце концов! Да и если быть до конца честным, он ведь действительно испытывает к Зое самые положительные чувства.Например, благодарность за то, что она здорово скрасила его долгое и тяжкое пребывание в больнице. И даже восхищение ее мужеством – ведь она знала, что может тоже заболеть, но все-таки приходила. И еще ему с Зоей было на удивление легко и весело, да что там, просто здорово! Фишкин невольно улыбнулся, вспомнив, как она почти каждый день притаскивала к нему в палату своего роскошного кота Чака, пронося его мимо дежурной медсестры в специальном рюкзаке.Да и подтянуться в учебе тоже ведь невредно, на носу выпускные экзамены. Тем более что Зоя классно сечет в математике, да и в физике с химией тоже, а Вадиму точные науки даются с большим трудом. Склад ума у него оказался чисто гуманитарным, и в принципе для поступления в университет математика была ему абсолютно не нужна, а вот хороший аттестат, напротив, – он-то как раз был нужен Фишкину позарез.Тревожные размышления Вадима прервал звонок в дверь. Уменьшив звук в телевизоре, Вадим нехотя сполз с дивана и направился в коридор.На пороге, чуть виновато переминаясь с ноги на ногу, стоял закадычный друг Вадима Юрка Ермолаев. Настолько закадычный, что не общался с ним больше месяца – ровно столько, сколько Вадим провел в больнице. И сейчас, стоя на пороге его квартиры, испытывал, должно быть, нечто вроде смутных угрызений совести.– Привет, Фишка! Ну как ты? Вот зашел дружбана проведать! – преувеличенно бодро воскликнул Ермолаев, сияя радостной улыбкой и одновременно пытаясь просочиться в квартиру.– А-а, это ты, Ермол? Ну, проходи, коли пришел, – пожал плечами Фишкин, никак не выказывая ответной радости.Но смутить Ермолаева оказалось не так-то просто. Старательно не замечая прохладного приема, он нагло ввалился в коридор и, действуя с упорством танка, двинулся дальше, на кухню.– Слышь, попить есть чего? А то я пирожок в буфете слопал, а там мясо такое соленое! Да ты че, Фишка, не рад мне, что ли? – Юрка с невинным удивлением всматривался в лицо друга.– Ну почему же? Очень, очень рад, что ты наконец-то пожертвовал своим драгоценным временем и выкроил свободную минутку для меня. Огромное тебе спасибо! – Хотя Фишкин дал себе слово не показывать своей обиды на одноклассников, она поневоле сквозила в его интонации, стоило ему только открыть рот.Он взял с полки большую чашку и, набрав в нее прямо из-под крана ледяной воды, сунул под нос Ермолаеву.– Да ладно тебе, Фишка! Я, между прочим, собирался, чес-слово! Просто я… занят был офигенно, а не на диване в потолок плевал! Да! Меня, между прочим, Зойка Колесниченко попросила… э-э-э… в одном полезном деле поучаствовать. Ну, и я, естественно, не мог не протянуть ей руку бескорыстной помощи. – Ермолаев почувствовал, что его начинает нести в запредельные дебри собственной фантазии, но остановиться уже не мог.– Хм, прикольно! И что же вы с ней такое проделали? – неожиданно миролюбиво поинтересовался Фишкин.– Ой, Фишка, не поверишь! Прикинь, мы… мы с ней у нее в квартире… делали ремонт! – выпалил Юрка, в глубине души осознавая, что это его признание больше похоже на бред не совсем нормального человека, но отступать было уже поздно.– Чего-чего? Ремонт? У Колесниченко? – Фишкин слегка опешил от такого наглого вранья, а затем даже развеселился в душе и приготовился выслушать сногсшибательный рассказ своего дружка, подробности которого он – это было очевидно – выдумывал на ходу. – А с какой радости она именно к тебе обратилась? И что за дикая фантазия – делать ремонт среди зимы?В том, что Юрка беззастенчиво врет, Вадим абсолютно не сомневался. Поверить в сказки Ермолаева он, может быть, и поверил бы, если бы не знал совершенно точно, где находилась Зоя Колесниченко каждый день во второй половине дня весь предыдущий месяц.Вадим сидел напротив Юрки, криво усмехался и испытывал противоречивые чувства. Ему было и противно и смешно слушать откровенное, неуклюжее вранье и в то же время было жаль своего трусливого друга, который сначала побоялся навестить его в больнице, а теперь вон как пыжится, пытаясь найти оправдание собственной трусости, вместо того чтобы честно в ней признаться.– Да ты прикинь, я вообще не в теме, чего она ко мне пристала со своим ремонтом, – продолжал вдохновенно заливать Ермолаев, ободренный заинтересованностью собеседника. – Может, я ей доверие внушаю. Фиг ее знает! Короче, не в этом дело. В общем, она же с бабушкой живет, мужской силы в доме не наблюдается, а их, как назло, соседи сверху залили, причем конкретно. Надо было срочно все обои переклеивать, ну и вообще, там работы навалом оказалось. На месяц почти. Я ж после школы сразу к ней мчался и до позднего вечера горбатился… Раз подписался, деваться уже некуда было. Даже уроки иногда у нее делал. Прикинь! Такая вот тема…Вадим в растерянности смотрел на Юрку. Даже его вечно бегающий взгляд на минуту зафиксировался.«Вот складно брешет, блин! Если б не знал, что ничего этого и близко не было, поверил бы безоговорочно!» – с некоторым даже восхищением подумал Вадим, не зная, как ему вообще реагировать на подобную наглость.В этот момент ему пришла в голову справедливая мысль, что требовать от других честности и мужества он как бы и не совсем вправе. Сам-то ведь далеко не идеален. И что с того, что его друг выдумывает небылицы? Значит, все же ему совестно? Несомненно, ему ужасно неловко, вот он и несет ахинею. И откуда Юрке знать, что Зойка у Фишкина пропадала целыми вечерами и никакого ремонта затеять не могла? Если только она не умеет раздваиваться, конечно.Вадим почувствовал, что обида и презрение к Ермолаеву, бурлившие в его душе, немного утихли и вообще отошли куда-то на второй, а то и на третий план.«Человека надо принимать таким, каков он есть. Или не принимать вообще! Толку на него злиться, обижаться! Просто вот такой у меня друг. Другого пока нет, вот и все!» – пришел к мудрому выводу Фишкин и решил срочно переменить тему:– Ладно, не парься, ну, занят был. С кем не бывает? Ты лучше расскажи, что там в классе у нас происходит новенького? Люстра сильно бушует или терпимо?– Да как сказать… – с облегчением вздохнул Юрка, явно обрадованный тем, что Вадим решил сменить тему разговора. – Запаривает, блин, конкретно. Одних сочинений за этот месяц штук восемь наваяли. Прикинь? А так вроде ничего особенного не происходило… Ну, у твоей драгоценной Лу прическа новая, клевая, кстати. Ей идет. Катька с Тополян еще не поссорилась, на удивление всем. Зойка все такая же серенькая, цвет не поменяла, в общем, все как обычно. Ничего суперского ты не пропустил, не беспокойся.– Да меня суперское и не волнует, чтоб ты знал. Я гораздо более важное пропустил – материал по всем предметам, как ты догадываешься, надеюсь. И думаю о том, как мне все это теперь догонять, а не о новой прическе Лу. Ей-то что! Ей папашка поступление куда угодно обеспечит, хоть в Сорбонну, хоть в Кембридж, а мне самому шевелиться надо. – Фишкин снова почувствовал выползающую на поверхность души обиду, толком не зная, на кого и на что он готов обидеться.– Найми репетиторов, да и дело с концом. У нас, кстати, многие по частным урокам бегают, – лениво посоветовал приятель.– Найми! Ты соображаешь, что несешь-то? У моего папаши фамилия не Березовский и не Чубайс. Догадываешься?– А ты, Фишка, вообще, куда надумал? На экономику небось или в юристы? – полюбопытствовал уже окончательно успокоившийся Ермолаев. – Туда щас прут все кому не лень, а вернее, у кого бабла хватит!– Ты че, Ермол? Какая на фиг экономика? Ты не помнишь разве, какие у меня напряженные отношения с математикой сложились за одиннадцать лет? С ума сойти! – искренне возмутился Вадим. – Не, я в университет хочу, на психологию… Я так полагаю, что есть у меня способности кой-какие. Мне кажется иногда, что я людей насквозь вижу. Ну, не в смысле, что у них внутри находится, а чувствую настоящие мотивы их поступков, что они на самом деле думают, а когда говорят и когда врут, чую особо. Я даже скачал себе книжку Эрика Берна, ну, это известный психолог такой, и почитываю на досуге. Забавно, знаешь ли…Во взгляде Ермолаева появилось явное уважение. Сам он никак не мог определиться с выбором дальнейшего пути, некоторым образом его это напрягало, но не настолько, чтобы Юрка уж очень сильно переживал на эту тему. Вообще ему больше хотелось работать, чем учиться дальше, чтобы обрести финансовую самостоятельность, но и выглядеть недоучкой и тупицей в глазах одноклассников тоже было не в кайф.– Да-а… ты молоток. Четко знаешь, чего хочешь, – с еле уловимой завистью в голосе протянул Ермолаев. – А я как-то всерьез еще об этом не задумывался. Слышь, Фишка, а этот, как его… Берн… прикольный? Дашь почитать? Может, и мне махнуть на эту психологию с тобой за компанию, а?Фишкину внезапно подумалось, что подвернулся прекрасный повод уличить своего приятеля во вранье, коль скоро речь зашла о психологии.– Конечно, читай, я тебе его сброшу, – великодушно пообещал он. – Тебе понравится, классная вещь, а главное – полезная. Я имею в виду в повседневной жизни пригодиться может. А для примера хочешь, я тебе кое-что продемонстрирую?– Ух ты, а что? Давай, меня прикалывают всякие такие штучки! – У Юрки и вправду аж глаза заблестели как-то по-особенному.Фишкин лениво откинулся на спинку стула и многозначительно прищурился.– Так вот что я тебе скажу, Ермол… Все, что ты мне тут понарассказывал про Зойку с ее ремонтом, от первого до последнего слова, – голимая лажа! Я сразу понял, что ты усиленно лапшу мне на уши пытаешься повесить, да не стал уж тебя перебивать. Ты так художественно гнал, что даже жалко было останавливать. – Фишкин сделал паузу, позволяя собеседнику прочувствовать неотвратимость разоблачения, и затем продолжил ровным, спокойным голосом: – Вот так-то, брат. Я, конечно, мог промолчать и сделать вид, что поверил в твои сказки, но так уж вышло, к слову просто пришлось. Ну, что скажешь? Только не выкручивайся, потому что я тебя всего насквозь вижу.И как бы в доказательство своих слов Вадим сощурился и посмотрел на одноклассника долгим, пристальным и в самом деле как бы насквозь просвечивающим взглядом.Ермолаев нервно заерзал на стуле, на его щеках выступили розовые пятна, которые, видимо, означали острый приступ стыда.– Ну-у… в общем, да, ты прав… Я просто не знал, как ты отнесешься к тому, что я у тебя в больнице не был, ну и решил, что пусть лучше у меня будет уважительная причина. – Ермолаев сосредоточенно рассматривал носки своих кроссовок. – А как же ты меня вычислил, Фишка? Блин, я где-то прокололся, да?– Нигде ты не прокололся. Просто я знаю некоторые психологические приемы, по которым легко определить, правду говорит человек или нахально врет. Вот как ты, например. – В эту минуту Фишкин наслаждался своим превосходством над растерянным приятелем. – Ладно, слушай и помни мою доброту, – снисходительно улыбнувшись, важно проговорил Вадим. – Когда тебя в чем-то пытаются убедить, надо внимательно следить за поведением говорящего, в частности за его глазами. Если человек во время своего рассказа отводит взгляд направо или налево, то есть в стороны, можешь не волноваться – он говорит правду. Но если он часто закатывает глаза к потолку, скорее всего, в его повествовании присутствует изрядная толика вранья. А ты вообще с потолка глаз не спускал, будто там был написал текст твоей лживой речи. Вот, собственно, и вся наука. – Фишкин самодовольно ухмыльнулся, после чего театрально развел руки в стороны: дескать, к сказанному ему добавить нечего.Ермолаев открыл было рот, видимо желая что-то уточнить, но не успел произнести ни слова, потому что в прихожей раздался резкий телефонный звонок.– Алло, Вадик, это я, Зоя, – услышал Фишкин в трубке ставший уже знакомым и привычным голос. – Ты как себя чувствуешь? Если у тебя все нормально, то, может, прямо сегодня и начнем? Я вот думаю, сначала химию подтянем, да?– Я сегодня занят, – коротко и почти грубо ответил Фишкин, которого моментально накрыла волна предательского страха, ведь за его спиной, явно прислушиваясь к разговору, маячил любопытный Ермол.В ту же секунду Вадим забыл все свои благородные помыслы и намерения касательно Зои, забыл, что дал себе слово никогда ее не обижать и больше не предавать. Помнил в этот момент он только одно: любыми путями не допустить обнародования в классе своих каких бы то ни было отношений с Колесниченко.– Извини, у меня тут Ермолаев, проведать зашел, – нетерпеливо проговорил в трубку Фишкин тоном, предполагающим окончание разговора.Но Зоя не слышала или не хотела слышать явной холодности в голосе любимого.– Слушай, а тогда давай я вечером зайду, часов в семь? Учти, материал сложный и его много, а времени у нас очень мало! – голосом учительницы начальных классов заметила Зоя.– Кто это там с тобой воркует? – наконец не выдержал Ермолаев, почти вплотную приблизившись к Фишкину.– Да это Колесниченко… Запарила меня, а что хочет, толком объяснить не может, – раздраженно проговорил он, прикрывая рукой трубку и в душе проклиная себя за малодушие.Естественно, он прекрасно понимал, что сильно рискует серьезно обидеть Зою, потому что начало фразы, а главное, каким тоном оно было произнесено, Зоя наверняка услышала. Но, увы, переступить через свой страх быть осмеянным приятелями Фишкин просто не мог.– Понятно, – преувеличенно бодро отозвалась Зоя, – но это к лучшему, мне сегодня тоже не совсем удобно встречаться, потому что я обещала бабуле помочь с уборкой.На самом деле Зою душили слезы обиды, и, чтобы только Фишкин этого не понял, она, даже не попрощавшись с ним, бросила трубку. Зоя хорошо слышала, как Вадим бросил небрежно: «Да это Колесниченко», – и, хотя продолжения фразы Зоя не слышала, по одному только тону, каким было произнесено ее имя и фамилия, могла догадаться, что ничего хорошего о ней Вадим Ермолаеву не сказал. И еще Зоя прекрасно понимала, что Фишкин в разговоре с ней позволил себе такой тон исключительно по одной причине – из страха, что Ермолаев может заподозрить, что между ними, Вадимом и Зоей, существуют какие-то особые отношения. И если бы там, рядом с Фишкиным, не стоял Ермолаев, то и сам разговор имел бы совсем другое завершение. Это Зоя Колесниченко знала наверняка.
