Галина Лифшиц - Блудная дочь
Он не успел еще руку протянуть к своему телефону. Увидел, как изменилось лицо жены. Оно приняло затравленное выражение, осунулось в какие-то доли секунды. Аня резко в непонятном диком испуге повернулась к дочери, которая в это время стояла у холодильника, за Аниной спиной.
Потом, как совсем еще недавно, во сне, по щеке жены поползла слеза.
Миша взял из безвольной Аниной руки мобильник, глянул на сияющий экран и прочитал вслух:
– «Пап, мам, помогите! У меня проблемы. Срочно положите на этот номер 1000 руб. Потом все объясню».
Была у Ани эта мучительная черта: она могла испугаться по совершенно необъяснимой, нелепой причине. Ведь сколько раз между делом говорили об этих подлых телефонных мошенниках, о том, как наивные люди покупаются на этот идиотизм. Кладут деньги на незнакомый номер… Его секретарше, например, такое сообщение почему-то приходит регулярно. И все бы хорошо, только растит она сына без отца, то есть никаких «пап, мам», а единственно «мам». И эта «мам» не из пугливых. Давно предлагает своему шефу провести расследование и сделать интересный материальчик в номер. Миша – главный редактор известного всей стране журнала – все откладывал на потом. Теперь, увидев болезненную реакцию жены, решил, что откладывать нельзя. Ведь не одна она во всей стране такая. Что там тысяча рублей! Человек со слабым сердцем может от подобной весточки всерьез пострадать.
– Ну, Анечка, ну что ты, в самом деле? – укорил он жену. – Смотри: Любаша здесь. Все хорошо. Это проходимцы, вымогатели эсэмэски рассылают.
Аня, конечно, уже все понимала и нерешительно улыбалась в ответ на ласковую улыбку мужа.
– Миш, а давай пошлем эту тыщу, а? – предложила она.
И эта реакция была хорошо ему знакома. Аня готова отдать все тем, кому плохо. Она объясняет так: если я сейчас чужому помогу, моему ребенку тоже чужие помогут. Логично, конечно, если все настроены помогать, а не вымогать. Но в данном случае вариант «положить тысячу» абсолютно ни под каким видом не катит.
– Ни в коем случае, Ань. Это – мучители, понимаешь? Знаешь, сколько старичков-старушек из-за них с сердечным приступом слегли?
– Ладно, Миш, – Аня глубоко вздохнула, встряхнула головой, словно проснулась.
Люба, моментально сообразив, что можно вернуться к мирному бытию, застонала плачущим голоском:
– Дааа, мам, ты вот тыщу этим гадам собралась посылать. А я тебя о добром деле прошу: щенка взять. Они сказали, что, если не найдут кому отдать, утопят. Нормально, да? Живого ребенка, пусть собачьего, это не важно, возьмут от родной матери и утопят. Тебе это все равно?
По выражению Аниного лица Миша понял, что десятилетняя осада завершилась. Крепость пала под натиском осаждающих.
– Любочка, ладно, берем его. Ты права! – решительно произнесла Аня.
– Йоооо-ху! – завопила осчастливленная дочь, обнимая и целуя пап-маму. – Вы – самые лучшие. Самые-самые!!! Пойду Женьке скажу. Только, пап, там деньги за него заплатить надо. Десять тысяч. Он породистый!
– А что за порода? – хором крикнули родители в спину стремительно убегающему дитю.
Только той уже и след простыл.
– Ничего не понимаю, – усмехнулся Михаил, доставая из кармана требуемую сумму. – Вроде несчастного щеночка топить собрались злые люди. А тут оказывается – он сильно породистый. Денег стоит – мама не горюй!
– Зря я согласилась, да? – огорчилась Аня.
– Ты и так молодец: столько лет держалась под таким натиском! Ничего, все к лучшему. Хорошо б только щеночек не болонкой оказался. Пусть уж будет покрупнее. Чтоб хоть внешне создавалось ощущение защиты. Тревожно, когда Любка одна на улицу вечером выходит.
Любка, конечно, умеет настырно двигаться к цели. Знает, как и к кому подойти. Улучила подходящий момент, когда отца рядом не было, тут же начала на мать давить. А потом и ситуацию использовала в своих мирных целях. С Мишей у нее так не получается. Вот и смекнула. Папочка маневрирует куда лучше своего бойкого, но еще не совсем оперившегося птенца. Взять недавнюю историю, когда велась такая же осада крепости, причем по не менее серьезному поводу: Люба с Женей поставили в известность своих дремучих предков о намерении сделать татуировки. У всех в классе есть, а у них нет. И никто своих не предупреждает. Просто идут и делают. И ничего.
Неделю ныли им про эти татуировки. Женькина мама кричала, что, если только попробуют, устроит такое – мир содрогнется. Все тату-салоны позакрывают в городе Москве. Это же рассадник заразы: СПИД, гепатит С, рожистое воспаление… И это происходит гораздо чаще, чем кажется. И потом… когда эти картинки вконец надоедят, их не вывести. Так и будете, уроды, в 60 лет со своими идиотскими картинками красоваться.
– Нам не надоест! Не надоест! – держали оборону деточки. – Так нечестно! У всех есть, а у нас нет!
– Не надоест? – уточнил Миша.
– Никогда! – уверенно и твердо поклялись Люба и Женька.
– Хорошо. Только сделаем так. Я пойду вам навстречу. Отведу вас в тату-салон. Заплачу за работу. Но: дизайн мой и место татуировки на теле выбираю я. Без обсуждений и предварительного показа.
Юные мечтатели даже не поверили такому счастью.
Соседка Ира просто захлебнулась от возмущения, но Миша за спиной показал ей кулак, и она догадалась замолчать.
Дочь своего отца, хитроумная Любовь, заподозрила неладное:
– Ты небось какую-то точку скажешь сделать. И все.
– Нет, не точку. Когда это я тебя обманывал? Большую, хорошо заметную татуировку. Делать так делать. Зачем из-за точки сыр-бор разводить?
Видно было, как Любаша мысленно взвешивает, соглашаться ли на условия отца или продолжать добиваться полной свободы. Обманывать не обманывал. Обещания исполнял. Тут – большую татуировку обещает. И в салон сам отведет. Они с Женькой переглянулись и решили согласиться.
– Ну, раз папа Миша согласен, мы тоже на его условия пойдем, – подтвердила Женькина мама.
Миша долго старательно делал рисунок, которому предстояло украсить кожу их выросших детей.
Давно ли они оба в колясках лежали? Улыбались своими младенческими ртами, протяжно агукали…
Сейчас вот жесткач им подавай. Тату. Чтоб все как у дикарей. Тотемные знаки. Символы силы…
Ладно. Будет вам символ. Заказали – получайте.
В салон пошли, так сказать, семьями.
Никто, кроме Миши, эскиз не видел. Матери вышагивали со скорбными лицами, как на проводы в армию. Обе, хоть и доверяли Михаилу, боялись неожиданностей. Люба и Женька дико стеснялись идти вместе со своим старичьем, поэтому двигались в отдалении, независимые гордые жертвы невыносимого родительского произвола.
