Галина Артемьева - Пуговица
Потому-то и стала она Региной. Но в обиходе, с легкой руки бабушки, звалась юная королева Рыжик из-за медного отлива волосиков, быстро отросших и превратившихся уже в два года в толстую упругую косицу.
Рыжиком она так и продержалась до школы. В детсаду — Рыжик, дома — Рыжик. А в школе с меткой подачи неизменного все одиннадцать лет соседа по парте Дениски стала зваться Рыся.
— Потому что глаза, — объяснил Денька.
Глаза, огромные, зеленые, неподвижные, если пристально во что-то всматривалась, казалось, принадлежали хищнице-рыси. Денька даже принес в школу свою любимую книгу про разных лесных зверей. Глаза большой дикой кошки и цветом, и формой точь-в-точь повторяли Регинкины.
Потом про опасную лесную зверюгу школьные сотоварищи напрочь забыли. Просто училась вместе со всеми длиннокосая девочка с крыжовенными очами по имени Рыська. Вот и все. Без всякой романтики и метафор.
До школы, однако, надо было еще дорасти. В семье постоянно происходили радостные события: один за другим рождались дети. Родителям, видно, очень понравилось рассматривать плоды любовных трудов своих и восхищаться ими. Вот они и любопытствовали — кто и какой в следующий раз появится?
К первому Рыськиному классу их, детей, было уже четверо. Сестричка Сабиночка (да-да, где Регина, там и Сабина), иначе говоря, Птича, потому что, просыпаясь раньше всех, не орала, как сирена, а кротко ворковала в своей кроватке, терпеливо ожидая, когда к ней кто-нибудь подойдет.
Потом вылез на белый свет братик, крепкий, громадный, оручий, требовательный, с огромными кулачищами и круглым пузом. Родители назвали его Егор, а сестры позже сократили гордое имя до более сущностного — Ор. Никто и не возражал — уж очень ему подходило такое наименование.
Далее возник Дай. Даниил, если официально. Но «дай» было первым его словом, оставшимся главным и «на потом», когда заговорил четко, внятно и выразительно.
Затем наступило затишье. Видимо, природа предоставила возможность собраться с силами их матери и отчасти Рыське: ведь на ее плечах, сколько она себя помнила, лежали одни обязанности. Старшая — значит, должна. Почему — она тогда спрашивать не умела. Верила на слово. Ответственность чувствовала ровно столько, сколько помнила себя. Очень хорошо понимала, что заботиться о «накормить-одеть» обязаны мама-папа, а вот «занять-научить» почему-то должна была она. Хотя чему она могла научить? Откуда брались знания, как надо и как не надо? Вообще откуда все это берется, понимание это: хорошо — плохо, нельзя — можно?
Наверное, у девчонок это в крови, в фундаменте их женской сути. Приглядеть, обезопасить, уберечь. Правда, не у всех девчонок.
У Рыси это имелось. Родителям крупно повезло. Досталась бы крикливая требовательная растрепа — вряд ли возникло бы желание продолжать в том же духе. Но им «на новеньких» попалась идеальная, понятливая и сильная духом дочка-первенец.
Вот они и пользовались. Рожали себе, сколько хотели. А еще интеллигентные люди. Эх, да что говорить…
Жили тогда все в нерушимом и могучем государстве, как в зоопарке: знали, что еду им подкинут в определенный час.
Знали, что клетка обеспечена — пусть небольшая, но своя.
Уверены были, что кто-то за ними и приберет, и порядок соблюдет.
Зверям в зоопарке все должны — они-то что могут в неволе? А на воле они гибнут… Только самые хитрые, хищные и каким-то неведомым чудом сохранившие свои инстинкты выживают после неволи, если их отпустить…
Но об этом потом. До клетки и жизни вне ее Рыська додумалась много позже. Сначала в их жизни возникла кладовка, вернее, Кладовка. С большой буквы. Как Дом, как Защита, как Друг, как Убежище. И даже Храм. Ведь в храмах люди спасают свои души. Вот они и спасались. Именно там. И спасаться было от чего, хотя жили они не в страшной сказке, а в обыденной реальности, в своей стране, в своем городе, на своей улице, и все такое… Не должно, по идее, никаких волшебств случаться, если ты живешь себе спокойно, прекрасно отделяя реальное от придуманного.
Но они случались. И еще какие!
3. Их страшная тайна
У них в семье, например, существовала страшная тайна. О ней нельзя было никому проговориться ни в коем случае. Иначе стыда не оберешься. И вообще все тогда будет плохо. Всё и всем. Так объясняла мама, умоляя Региночку, как самую умненькую и старшенькую, молчать и объяснять это младшим деткам.
Тайна состояла в том, что папа их умел превращаться. Он умел заботиться о них и маме, умел играть, шутить, гулять с ними, сказки рассказывать (редко, правда, но незабываемо). Он умел быть любимым, дорогим, единственным. Пока не надумает превратиться.
Когда Рыська была совсем глупой, еще до трех ее лет, она думала, что у папы есть такая особая заколдованная страшная мертвая вода. Ну, как в сказках описано. Прыгнул в мертвую воду, потом в живую, ожил, помолодел и пошел гулять-радоваться.
Она девчонкой хранила незыблемую уверенность, что папа когда-то, как Иван-царевич, отправился в долгий и опасный путь в поисках невесты, по ходу дела добыл где-то мертвой воды, нашел себе суженую (случайно повезло), после чего с девушкой-красавицей (их будущей мамой) и огромным запасом мертвой воды вернулся на родину. Жить в реальном мире. До живой воды не дошел, о чем тосковал, попивая мертвую воду время от времени.
Чего только ребенок не придумает, не разобравшись толком в реальном, истинном положении дел!
Правда жизни называлась очень прозаично: отец их пил.
Рыся не могла припомнить времени, когда дела обстояли иначе. Дочери впоследствиии расспрашивали маму, как так получилось, что она, красивая, веселая, успешная, уверенная в себе, популярная среди друзей, умная, одаренная, связала свою жизнь с таким… человеком. «Человеком» произносилось с запинкой. Потому как «Человеком» отец был, выглядел и вел себя далеко не всегда. И чем дальше, тем реже.
— Я полюбила, — оправдывалась мама. — Он такой явился мне красивый. С ним всегда казалось интересно, легко, надежно. И я подумала: вот от него у меня будут дети. Красивые, умные, замечательные дети.
— И что? Ты не видела до свадьбы, какой он бывает? — не верила Рыська.
— Даже представить себе не могла. Не думала о таком. Хотя сейчас понимаю: проявлялись знаки, сигналы. Но я этих знаков не понимала, не опасалась. Хотя надо, надо было…
В их студенческие времена все пили. Поддавали, киряли, надирались, бухали, квасили — много в родном языке слов, обозначающих неприглядную вонючую сущность. Это такая у них доблесть считалась: собраться и напиться. Иначе скучно. А так вроде весело. И общаться легко. Программа сразу прояснялась: лихо выпить до дна, не поморщившись, а потом как-то и разговор проще складывался и — опять же — к девчонкам клеиться легче. Без лишних рефлексий. Пили если не все поголовно, то многие. С первого курса. Кого-то не очень забирало, но были такие, кто втягивался, хотя признаваться себе в этом никто не собирался.
