Дэвид Николс - Один день
По-прежнему не открывая глаз, он выпустил дым через нос. Видимо, он знал, что она на него смотрит, потому что сунул одну руку под мышку и напряг грудные мышцы и бицепсы. И откуда у него мышцы? Не от занятий спортом уж точно, если купание голышом и бильярд спортом не считать. Наверное, просто хорошая наследственность, что передается из поколения в поколение вместе с акциями и антикварной мебелью. Ну, значит, и вправду красавец, или просто красивый парень в трусах с «огуречным» узором, спущенных до бедер, каким-то образом оказавшийся в ее узкой кровати в крошечной съемной комнатушке после четырех лет учебы в колледже. «Красавец»? Да кем она себя возомнила — Джейн Эйр? Не будь ребенком. Будь разумной. Не увлекайся.
Она взяла сигарету у него из пальцев.
— А я могу представить тебя в сорок, — произнесла она с нотой злорадства. — Так и вижу, прямо сейчас.
Он улыбнулся, не открывая глаз:
— Так расскажи.
— О'кей… — Она поерзала на кровати, натягивая одеяло до подмышек. — Ты едешь в спортивной машине с опущенным верхом где-нибудь в Кенсингтоне или Челси или в подобном районе, и что самое удивительное в этой тачке, так это то, что она совершенно бесшумна. Потому что в… каком там году? две тысячи шестом?.. все тачки станут абсолютно бесшумными. Он нахмурил лоб, подсчитывая в уме:
— В две тысяче пятом.
— Она летит по Кингз-роуд в шести дюймах над землей, и под обтянутым кожей рулем у тебя маленькое брюшко — оно как маленькая подушка, — а на руках перчатки без пальцев. Волосы твои редеют, у тебя двойной подбородок. Большой человек в маленькой машине, загорелый, как жареная индейка…
— Может, поговорим о чем-нибудь другом?
— …а рядом с тобой женщина — твоя вторая, нет, третья жена. Очень красивая, модель… хотя нет, бывшая модель, с которой ты познакомился на автосалоне в Ницце, где она возлежала на капоте автомобиля. Она красивая и тупая как пробка…
— Мило. А дети у меня есть?
— Нет, только три бывших жены. Пятница, июль, и ты направляешься в свой загородный дом. В крошечном багажнике летающей машины — теннисные ракетки, деревянные молотки для игры в крокет и корзина для пикника, наполненная дорогим вином, южноафриканским виноградом, бедными маленькими перепелками и спаржей. Ветерок развевает твой редеющий хохолок, и ты чувствуешь себя очень, очень довольным собой. Номер три или четыре улыбается, ослепляя тебя блеском белоснежных виниров, и ты улыбаешься в ответ, стараясь не думать о том, что вам не о чем, абсолютно не о чем поговорить.
Она резко замолчала. Вот ненормальная, сказала она про себя. Разве можно нести такой бред?
— Хотя, если тебя это утешит, задолго до этого мы все умрем в ядерной войне! — беззаботно добавила она, но он по-прежнему смотрел на нее хмуро.
— Может, я тогда пойду? Раз я такой пустой и аморальный…
— Нет, не уходи, — слишком поспешно отреагировала она. — Четыре утра на дворе.
Он съехал вниз по спинке кровати, пока его лицо не оказалось совсем близко от ее лица.
— Не знаю, откуда у тебя такое мнение обо мне, ведь ты меня почти не знаешь.
— Но знаю твой тип.
— Тип?
— Видала я таких, как вы, — ошиваетесь на факультете современного языкознания и рисуетесь друг перед другом, устраиваете приемы во фраках…
— У меня даже фрака нет. И ни перед кем я не рисуюсь…
— Ходите на яхтах по Средиземному морю и тому подобное…
Он положил руку ей на бедро:
— Если я так ужасен…
— Так оно и есть.
— …почему ты тогда со мной спишь? — Он погладил теплую мягкую плоть ее бедра.
— Вообще-то, я с тобой не спала, тебе не кажется?
— Зависит от того, что понимать под этим словом. — Он наклонился и поцеловал ее. — Дай свое определение. — Его ладонь скользнула между ее ног.
— Кстати, — прошептала она, прижавшись губами к его губам.
Ее нога обвила его ногу, придвигая его ближе.
— Что?
— Тебе бы зубы почистить не мешало.
— Я же разрешаю тебе не чистить.
— От тебя ужасно воняет, — сказала она сквозь смех. — Вином и сигаретами.
— Ах, так? От тебя тоже.
Она отстранилась, прервав поцелуй:
— Правда?
— Я не против. Люблю вино и сигареты.
— Я сейчас. — Она, откинув одеяло, перелезла через него.
— Куда это ты? — Он коснулся ее голой спины.
— В тупз. — Она взяла очки, лежавшие на стопке книг у кровати: стандартная модель, в большой черной оправе.
— Тупз… тупз… прости, я не знаком с местным жаргоном…
Она встала, прикрыв рукой грудь, осторожно, чтобы он видел только ее спину.
— Не уходи, — произнесла она, выходя из комнаты и поддев резинки трусов двумя пальцами, чтобы расправить ткань на ягодицах. — И не безобразничай тут без меня.
Выпустив дым через ноздри, он сел на кровати, оглядывая бедную съемную комнату и зная с абсолютной уверенностью, что где-то там, среди открыток из музеев и копий афиш остросоциальных пьес, наверняка найдется фотография Нельсона Манделы, который представляется ей кем-то вроде идеального бойфренда мечты. За последние четыре года, проведенные в этом городе, он повидал немало таких спален, разбросанных по городу, как места преступлений. В этих комнатах альбом Нины Симон[1] всегда находился от тебя не больше чем в шести футах, и хотя он, Декстер, редко бывал в каждой из спален дважды, все они были похожи одна на другую. Догоревшие свечи и засохшие цветы в горшках, запах стирального порошка от дешевых простыней не по размеру кровати. У хозяйки этой комнаты тоже была страсть к фотомонтажу, как и у всех девчонок, считавших себя ценителями искусства: пересвеченные снимки подружек по колледжу и родных соседствовали здесь с репродукциями картин Шагала, Вермеера и Кандинского, портретами Че Гевары, Вуди Аллена и Сэмюэля Беккета. Здесь ничего не было нейтральным, все свидетельствовало о предпочтениях и социальной позиции. Эта спальня была манифестом, и Декстер со вздохом понял, что ее хозяйка — одна из тех, для кого слово «буржуазный» является ругательством. И хотя он мог понять, почему слово «фашист» имеет негативный смысл, ему нравилось понятие «буржуазный» и все, что оно за собой влечет. Уверенность в завтрашнем дне, путешествия, вкусная еда, хорошие манеры, амбиции — в самом деле, за что ему извиняться?
Он залюбовался колечками дыма, которые выпускал изо рта. Нащупывая пепельницу на краю кровати, наткнулся на книгу. «Невыносимая легкость бытия»; в «эротических» местах корешок погнулся. Вот в чем проблема этих девчонок, считающих себя яркими индивидуальностями: все они на одно лицо. Еще одна книга — «Человек, который принял жену за шляпу». Идиот, подумал Декстер, уверенный, что сам никогда не сделает такую ошибку.
