Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру...
— Ладно, не буду… Вон твой троллейбус. — Я принципиально не любила ссориться. «Рыбья кровь», — как-то сказали обо мне. Именно тот человек, в чьем саду я могла сейчас гулять…
— Ладно, до завтра… — Аглая тоже не любила выяснять отношения. — И не забудь зайти завтра с утра к Викентию!
Я помахала ей рукой, а сама спустилась в метро.
Черные стекла в поезде отразили мой светлый лик. Нет, Аглая ничего не понимает… Я нравилась себе такой — новой. «Если вы переживаете душевный кризис — смените прическу…» — рекомендовали дамские журналы. Я и сменила.
Раньше у меня были длинные, почти до пояса, волосы, крашенные в яркий тициановский цвет, или попросту рыжий, брови я немилосердно чернила, а для губ использовала оранжевую помаду. «Какая эффектная девушка», — говорили мне раньше. «Ты пытаешься хотя бы внешне сделать себя ярче» — это уже говорил мне он, и с осуждением, и с восхищением. «Преподаватель не должен слишком отличаться от своих студентов, — со сдержанным одобрением кивал Викентий, наш бог-громовержец. — Я демократичный руководитель… Цветите, детка!» — «Настоящий розан!» — вопила Аглая.
Яркие краски надоели. Пусть будет гармония и внешнее сравняется с внутренним. Я коротко подстриглась, перестала красить волосы — и скоро они приобрели мой естественный белесый оттенок. Никаких черных бровей — теперь, без карандаша, они были почти незаметны. Лишь немного светло-коричневой туши на ресницы, чтобы совсем не превратиться в бледный призрак. Губы — что-то бежевое, естественное… В общем, я стала самой собой, и это обратное превращение из бабочки в куколку мне даже нравилось…
Только почему-то целый год я была одна?.. Но разве мне это тоже не нравилось?
* * *— Заходите, детка, — стальным голосом произнес Викентий. Он со всеми говорил стальным голосом — с тех пор, как стал ректором и ему пришлось разбираться с разгильдяями-студентами и интригами преподавателей, всяких там доцентов и профессоров. — Сегодня двадцать седьмое, как дела?
— Спасибо, Викентий Петрович, хорошо, — примерным голосом ответила я. — Все мои студенты сдали экзамен, даже Ковальчук поднапрягся и сегодня утром пришел вполне подготовленным…
— Вы слишком добрая, Елизавета Аркадьевна, — припечатал Викентий. — У Ковальчука три «хвоста» по другим предметам… Если к зиме не исправится — отчислю его за академическую неуспеваемость. Надоел он мне. Занимает чужое место в общежитии.
Солнце светило в кабинет, в его лучах клубилась золотая пыль. «Это все тополиный пух, — подумала я. — От него нельзя избавиться…»
— Я вот почему вас вызвал, Елизавета Аркадьевна… — вспомнил Викентий, нахмурив седые, цвета стали, брови. — Как там ваша работа продвигается?
Я была по возрасту самым младшим преподавателем, поэтому он считал, что меня надо опекать.
— Все в порядке, — кивнула я, — пока никаких сложностей. Сессия закончилась — буду ездить в библиотеку.
— Отдохните хотя бы недели две — в августе нам еще вступительные принимать. Очень большой конкурс в этом году. Народ понял, что юристов и бухгалтеров слишком много развелось, и кинулся изучать гуманитарные науки.
Из нашего института выходили журналисты, критики, сценаристы, филологи, учителя, было даже несколько известных писателей. Очень много выпускников работало на телевидении и радио. Слава иногда стоит дороже денег.
— Как вы собираетесь раскрывать тему?
— Ой, по ней столько материала… У каждого автора Серебряного века своя теодицея, трансцендентальность. Ну, и ангелов полно. Ангел как символ смерти, символ божественного миропорядка, символ любви…
— Я вас умоляю, только не делайте из своей работы беллетристику!
— Я не собираюсь… — испугалась я. Если сейчас Викентий примется за критику, то мне до вечера отсюда не выйти!
— Каких авторов предполагаете использовать? Я принялась перечислять.
— А Брюсова? — вдруг перебил он меня, сверкая хищным стальным взором.
— Его в первую очередь! Господи, браться за такую тему и забыть про «Огненного ангела» Брюсова… Вы обо мне так плохо думаете! Я, кстати, еще одного автора откопала — он почти неизвестен. Лирика проходная, ни разу с тех пор не переиздавалась, зато есть небольшой роман, называется «Бледный ангел». Копалась в архивах и вот… откопала. Правда, только отрывки. Вы его, конечно, не знаете, но это в некотором роде образец декадентского стиля…
— Как не знаю?! — Викентий даже подпрыгнул от возмущения на своем кресле, больше напоминающем трон. — Как это я не знаю…
А я и забыла, что у моего начальства пунктик — Викентий всегда и обо всем должен был знать. Даже малоизвестных писателей Серебряного века…
— Автор — Андрей Калугин, не так ли? — ехидно произнес он.
— Да… Вы просто гений, Викентий Петрович!
— Милочка, не льстите мне, я совершенно невосприимчив к лести. Если бы я верил всяким похвалам, то давно бы вылетел из своего кресла…
И пошел, и пошел…
— Кстати, об этом авторе я могу вам еще кое-что сообщить, чего вы сами не узнали бы, моя дорогая, даже если б сто лет копались в архивах…
— Викентий Петрович — вам звонят из мэрии! — без стука влетела в кабинет секретарша. — Я соединяю…
— Да-да, конечно… — Начальство сразу же потеряло ко мне всякий интерес. — Идите, Елизавета Аркадьевна, мы после все обсудим. Идите, мой бледный ангел…
Выходя от Викентия, я заглянула в большое зеркало, которое висело у него в предбаннике. «Бледная — это верно, — отметила я. — Но до ангела мне еще очень далеко».
Лето мое прошло так, как я и предполагала. Тихие библиотечные залы, запах книг, шепот скучающих библиотекарш за стойкой, скрип выдвигаемых и задвигаемых ящиков в отделе каталогов, ноющие в суставах пальцы — приходилось много записывать. Еще незримые беседы с Лосевым, Бердяевым, Федоровым, Владимиром Соловьевым… Еще стихи и проза — все то, что касалось ангелов. Ангел в русской литературе начала двадцатого века как символ смерти, как символ любви, творчества… Метафоры и прочая, и прочая…
В августе начались вступительные экзамены в наш институт, и я заседала в приемной комиссии. Викентий бегал злой, замученный и еще более стальной, чем раньше, потому что комиссию завалили апелляциями и надо было противостоять двоечникам. Абитуриентов и в самом деле было очень много.
Но в десятых числах стало немного легче, и он подошел ко мне.
— Помните наш последний разговор? — спросил он.
— Какой? Это когда вы посылали меня к нашему юристу?
— Да ну вас, Елизавета Аркадьевна… Когда мы говорили о научной работе, которую вы пишете!
— Ах, тогда…
— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул он. — Мы говорили о Калугине и его романе «Бледный ангел». Он, конечно, интересный, но будет еще интереснее, если вы съездите по одному адресу. Вы что-нибудь знаете о самом авторе?
