Маленькая для Шопена (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

Вру я. Хорошо он выглядит. Стильный, холенный, мускулистый. И хромота идет ему и щетина его и волосы вьющиеся. Сволочь. Женитьба пошла Шопену на пользу и отдых от меня тоже. Несколько седых волос у виска и злорадное удовольствие – так ему и надо. Нервничал? Очень надеюсь, что из-за меня. Старый урод. Губы мужчины растянуты в привычной саркастичной ухмылочке, на щеке мерзкая ямочка…такая мерзкая, что мне хочется, чтоб он еще несколько раз улыбнулся и я увидела ее снова. Ямочку я тоже ненавижу. И морщинки его у глаз. Их стало немного больше. И родинку его ненавижу на шее возле кадыка. Маленькую точку, которая дергается, когда он судорожно глотает слюну. Если я прикоснулась бы к ней пальцами он бы сглотнул…и отшвырнул мою руку? Боже! Что за идиотские мысли? Это же Шопен! Хромой дьявол и я его презираю. На хрена мне к нему прикасаться. А Телка прикасается? Она гладит его шею, трогает эту родинку? На какие-то доли секунд глаза застелила красная пелена, захотелось убить Телку.

Директриса сразу забегала вокруг него, запричитала. Кофе, водички. Но он на нее не смотрит, только на меня. Глаза светлые пресветлые и в них столько ледяной ярости, что кажется я сейчас от нее заморожусь. Никогда не думала о том, что у него невероятно красивые глаза…нет страшные. Все в них страшное и радужка светлая прозрачная как весеннее небо и зрачки всегда расширенные черные бездны и ресницы…и прищур его этот хитрый, оскалоподобная усмешка. Зверь вышел на охоту. Осматривает жертву. С ног до головы. И я больше не почти семнадцатилетняя девушка, какой-то комок грязи на который мерзко даже наступить.

- Оставьте нас, Лариса Петровна, мы поговорим. А потом можно и кофе.

- Хорошо, Виктор Георгиевич. Поговорите. Мой кабинет в вашем распоряжении.

Очень захотелось рявкнуть, заорать, чтоб она не смела уходить и оставлять меня с ним наедине. Он же сейчас бешеный, он же мне башку открутит. Ненене я передумала, пусть валит на хер. Зря я все это затеяла…Не нужно было. Я же ужасно об этом пожалею.

Но уже было поздно. Она вышла из кабинета и вежливо закрыла за собой дверь. Шопен повернул в ней ключ и медленно пересек комнату, сел в кресло, откинулся на спинку, закинул ногу на ногу. В зеркально очищенных туфлях отразилась люстра кабинета. Сколько же в нем царственности, властности. Король жизни и каждый, кто рядом с ним это просто его слуги, его рабы, радые ему прислужить, облизать подошву туфель. Неужели и я стану такой когда-то?

- Си бемоль…минор.

- Что?

- Играй. Шопена.

И кивнул на пианино, стоящее у окна.

Судорожно глотнув в миг ставшую горькой слюну сухим горлом, я повиновалась. Подошла к пианино, открыла крышку, села на стул. Приготовилась, приподняла руки и мягко опустила на клавиши. Удар по спине, и я выпрямилась как струна. Даже не услышала, как встал с кресла и появился сзади. Его всегда раздражало если я не сидела прямо. Тяжело дыша, перебирала клавиши пальцами. Услыхала как щелкнуло что-то и напряглась. Липкий пот пополз вдоль позвоночника. Если это то, что я думаю – я пропала.

- Играть! – зарычал очень тихо, и я повиновалась. Глядя на свое отражение в крышке пианино. Первый удар пряжки ремня попал по левому запястью и я закусила губу.

- Не останавливаться! Играть!

Не остановилась, ударила сильнее по клавишам, затем музыка плавная медленная и на глаза от боли, разочарования и тоски наворачиваются слезы. Еще один удар по пальцам и на коже вспыхивает красный рубец. Я продолжаю играть. Музыка убыстряется, идет проигрыш. Сжатая как камень, всхлипывающая, но не смеющая плакать, потому что знаю, что заслужила. Он бил методично через интервалы каждый раз с аккордами. Так что все руки и пальцы были исполосованы следами от кожаного ремня.

И я не знаю, как перестала смотреть на себя и стала смотреть на него, возвышающегося позади меня в черной рубашке с расстегнутой верхней пуговицей. Он успел снять пиджак и повесить его где-то там на кресле. Почему раньше этот жуткий мужчина не казался мне настолько красивым. Он же…он же урод со шрамом, он хромой, он старый! Я не могу на него вот так смотреть! Где эта красота? Ее ведь нет! Тогда почему у меня все трепещет внутри и становится тяжело дышать при взгляде на него? Раньше так не было…

Удар…из глаз брызгают слезы, но еще не катятся. Силуэт в отражении пианино смазанный и Шопен кажется моложе. Не видно морщинок и отпечатков лет. Смотрит за моими пальцами, за моим затылком, на мою спину. И я этот взгляд чувствую кожей, ничего подобного никогда раньше не испытывала.

Удар…аккорд, неожиданно и очень больно. Пальцы мечутся и не останавливаются. Потому что если остановлюсь будет хуже. Нужно принять наказание. И вдруг меня начала по-идиотски переполнять радость… а ведь он приехал. Оставил свою суку и приехал ко мне. Наконец-то. Стоит позади меня со сложенным вдвое Фредериком, прямой и стройный. Не сводит с меня глаз. Пальцы его левой руки поправляют волоски на моем затылке, он даже проводит по ямочке ниже к косточке хребта. Прикосновения ласкающие, нежные. Я расслабляюсь…мне почему-то невыносимо, адски нравится, что он меня касается. Такого раньше никогда не было. Пальцы и руки адски болят, но я не могу остановиться. И не хочу. Как будто от моей игры зависит сколько он пробудет здесь в этой комнате.

Удар…аккорд…слезы катятся по щекам. Пальцы дрожат и фальшивят, и он поправляет мою руку, приподнимая вое резко очерченное лицо, явно наслаждаясь музыкой. Проводит костяшками пальцев по моей щеке, вытирая слезы.

Я заканчиваю играть. Слышу, как он надевает ремень, застегивает его, набрасывает пиджак.

- Я больше не приеду. Или ты вернешься с аттестатом домой. Ко мне домой. Или тебя вышвырнут на улицу. Сделай свой выбор, маленькая.

И ушел…Я даже толком с ним не поговорила и не видела. И я разрыдалась. Руки задрожали, и я поднесла их к губам. В некоторых местах кожа лопнула и выступили капли крови.

Глава 1

Деньги открывают много перспектив. И тот, кто говорит, что не в них счастье, сильно ошибается. Или тешит себя иллюзией, потому что либо никогда этих денег не видел, либо имеет их столько, что любая ценность зеленых бумажек утеряла свой смысл. Деньги – это свобода.

Боятся – значит уважают. Ты людей не любить тебя заставляй и не восхищаться. Нееет. Все это ерунда. Бояться они должны. Так, чтоб поджилки дрожали и во рту сохло. Тогда и уважение появится.

Ничья его Девочка. У. Соболева

Уже давно стемнело и ночь почти опустилась на город, чернично-фиолетовое небо разрезали тонкие зигзаги молний, они касались своими неоновыми сполохами горизонта и освещали размазанные темнотой крыши домов, акварельно-синие листья и стволы деревьев, размытые дождем. Потеки тьмы стекали в лужи и пузырились хрустальными куполами на черной поверхности, лопаясь и растворяясь в грязи.

Из белого дома с красивой коричневой черепичной крышей, доносился вальс «до-диез минор сочинение 64№2» Шопена. Звук заглушал звон разбиваемой посуды, с треском разлетающейся от вылетающих из автоматов пуль, решетящих шкафы, библиотеку, стены, дорогие светильники, люстры. Брызги стекла сыплются на дорогой ковер сверкая и переливаясь в остатках освещения. Шторы плотно закрыты. С улицы не видно, что именно происходит в доме.

По полу растекаются бордовые лужи. То ли вино из посеченного и вывернутого наизнанку бара, то ли кровь. Повсюду тела. Люди в черном расстреливают все что движется с совершенно ледяными лицами. В кресле сидит мужчина с тростью в правой руке. Он не слушает звуки пальбы, он увлечен музыкой, его длинные пальцы отстукивают ритм по подлокотнику кресла. На вид ему лет сорок. Мясистый крупный горбатый нос, зоркие свело-голубые глаза, чуть вьющиеся темно-русые волосы, лицо мужественное, с крупными чертами, тяжелый подбородок. На щеке узловатый тонкий шрам явно от лезвия ножа. Похож на зигзаг молнии вспоровший щеку от виска до подбородка с глубокой ямкой посередине. Жилистое, поджарое тело, длинные ноги в ботинках вытянуты и расслаблены. Он прикрывает глаза, наслаждаясь музыкой. На нем элегантная рубашка черного цвета с распахнутым воротом. На пальцах золотые кольца, на шее массивная цепочка с крестиком. Он здесь главный и это видно сразу. Он дирижер этого кровавого концерта.