Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей
– Как насчет марципанно-розового? – Я протягиваю его Мэтту. – Я же помню, это твои любимые.
После секундного колебания Мэтт берет пирожное. Надкусывает его и жмурится от удовольствия.
– Хоуп, ты создана для этого, – бурчит он с полным ртом. Похвалить решил. Но его слова больно ранят меня: я-то никогда не собиралась всем этим заниматься. Не такой жизни я хотела для себя, и Мэтту это известно. Но заболела бабушка, умерла мама, и у меня не осталось выбора.
Я отмахиваюсь от его слов, не подавая виду, что они меня задели. Но Мэтт продолжает:
– Да, слушай, я вообще-то заскочил с тобой поговорить. Может, присядешь на секундочку?
Я вдруг замечаю, что улыбка у него какая-то ненатуральная. Удивительно, как это сразу не бросилось мне в глаза.
– Хм, – оглядываюсь я в сторону кухни. Коричные булочки скоро надо будет вынимать, но несколько минут, пока не звякнет таймер, в запасе есть. Посетителей в такой ранний час не предвидится. – Ладно, но только недолго.
Я наливаю и себе кофе – черный, моя третья чашка за утро – и присаживаюсь на стул рядом с Мэттом. Облокотившись на стол, я готовлюсь услышать очередное приглашение на свидание. И не знаю, что ответить. Занимаясь мужем и дочкой, я растеряла за последние годы большую часть друзей и не хочу лишиться еще и Мэтта – вот такая я эгоистка.
– Ну, что скажешь?
По тому, как он медлит с ответом, я начинаю подозревать неладное. Просто дело в том, что за последнее время я привыкла к дурным вестям. Мамин рак. Бабушкин Альцгеймер. Муж, решивший, что больше не хочет быть мне мужем. Поэтому меня застает врасплох вопрос Мэтта: «Как там Анни?»
Я впиваюсь в него глазами, сердце внезапно начинает бухать в груди – я судорожно соображаю, что он такого знает, а я еще не в курсе.
– В чем дело? Что случилось?
– Да я просто так спросил, – поспешно отвечает Мэтт. – Из вежливости. Для поддержания разговора.
– Уф, – выдыхаю я, с облегчением поняв, что он не принес плохих новостей. Я бы не удивилась, услышав, что мою дочь застукали за каким-нибудь мелким хулиганством вроде магазинной кражи или раскрашивания стен школы из баллончика. Девочка очень изменилась после того, как мы с ее отцом разошлись, стала нервной, обидчивой, враждебной. Несколько раз я, мучаясь виной, обыскивала ее комнату – боялась обнаружить сигареты или наркотики. Но пока что единственной переменой остается постоянная готовность Анни к ссоре.
– Извини, – говорю я, – полоса такая, все жду очередной неприятности.
Мэтт опускает голову.
– Может, поужинаем вечером? – спрашивает он. – Ты да я. Анни ведь сегодня у Роба, верно?
Я киваю. Мы с моим бывшим совместно отвечаем за воспитание дочери. Меня это постановление суда не слишком радует, Анни оно явно не на пользу: такая жизнь на два дома вряд ли ей поможет обрести устойчивость.
– Даже не знаю, Мэтт, – начинаю я, – мне кажется…
– Я подыскиваю слова, которые прозвучали бы не обидно.
– Может, еще слишком рано, понимаешь? Развод был совсем недавно, и Анни так тяжело все это переносит. Я думаю, лучше бы нам просто…
– Хоуп, речь об ужине, и только, – перебивает Мэтт. – Я не делаю тебе предложения.
У меня мгновенно вспыхивают щеки.
– Конечно, нет, – бормочу я.
Мэтт смеется и накрывает ладонями мои руки.
– Расслабься, Хоуп, – добавляет он с легкой улыбкой, заметив мои колебания. – Питаться-то как-то надо. С этим хоть согласна?
– Ну да, – отвечаю я.
В этот момент распахивается уличная дверь и входит Анни. Рюкзак висит на одном плече, на носу темные очки, хотя еще даже не рассвело. Застыв на месте, она смотрит на нас, и я моментально понимаю, о чем она подумала. Отдергиваю руки, но уже поздно.
– Прекрасно, – комментирует Анни. Сняв очки, она взмахивает головой так, что грива длинных и волнистых светлых волос с темными прядками рассыпается по плечам. Она сверлит нас темно-серыми глазами, отчего они больше обычного напоминают грозовые тучи. – Вы тут что, собирались типа обниматься, если бы я не вошла?
– Анни, – говорю я, поднимаясь, – ты все не так поняла.
– Неважно, – бурчит Анни. Это у нее новое любимое словечко.
– Будь повежливей, тут Мэтт, – начинаю я.
– Неважно, – повторяет моя дочь, для пущей выразительности закатывая глаза. – Я пошла на кухню. Так что типа спокойно продолжайте в том же духе.
Я беспомощно смотрю Анни вслед – та с шумом захлопывает за собой двойную кухонную дверь. Слышно, как она швыряет на стол рюкзак с такой силой, что от удара дребезжат уложенные штабелем лотки из нержавейки. Я морщусь, точно от боли.
– Прости, – поворачиваюсь я к Мэтту. Его взгляд упирается в хлопнувшую дверь.
– Ух какая! Выдавливаю улыбку:
– Детки.
– Честно говоря, не представляю, как ты с ней справляешься, – вздыхает Мэтт.
Я сухо киваю в ответ. Критиковать мою дочь позволительно мне – но не ему.
– Ей сейчас нелегко. – Я встаю, поглядывая в сторону кухни. – Она очень переживает из-за развода. И вообще вспомни-ка себя в седьмом классе. Уж точно не самое простое время.
Мэтт тоже поднимается.
– Но ты разрешаешь ей так с собой разговаривать… Я сжимаюсь, внутри всё скручивается в тугой узел.
– До свидания, Мэтт. – Я до боли стискиваю зубы.
Не давая ему времени ответить, разворачиваюсь и почти бегом направляюсь к кухне в надежде, что он правильно поймет намек и удалится.
– Нельзя грубить клиентам, – обращаюсь я к Анни, входя в кухню через двойные двери.
Она стоит ко мне спиной, замешивая что-то в миске – скорее всего, тесто для шоколадных капкейков «красный бархат». В первый момент мне кажется, что дочка намеренно меня игнорирует, но тут я замечаю наушники. Чертов айпод.
– Эй, – повышаю я голос. Ответа нет, так что подхожу вплотную и выдергиваю наушник у Анни из левого уха. Она подскакивает и разворачивается ко мне, сверкнув глазами, как будто я дала ей пощечину.
– Господи, мама, что за дела? – вопрошает она.
Лицо излучает такую агрессию, что я замираю от неожиданности. Но и сквозь эту злобу все равно вижу ласковую девчушку – ту, что любила, устроившись у меня на коленях, слушать сказки Мами, малышку, которая бежала ко мне за утешением с каждой царапиной и ссадиной на коленке. Девочку, которая дарила мне украшения из пластилина и требовала, чтобы я надевала их, когда мы идем в торговый центр. Та Анни и сейчас где-то там, внутри, но скрыта под ледяной коркой. Почему все так изменилось? Мне бы сказать, что я люблю ее, предложить помириться, но вместо этого слышу собственный сухой вопрос:
