Татьяна Алюшина - Время для наград
И понимание, что выбора-то нет, да никогда и не было.
И конечно же: «Ты решай, но ничего не получишь — все мое».
И букет сирени!
Господи! Но почему, почему сирень?!
Сильно дернуло вагон, и Наталья выскочила из этих мыслей.
«М-да, дорога. Задремала, и все это предательски влезло в голову. Сразу чувство вины — ну кого и в чем я обвиняю! В любом случае это мое решение, и в начале — жить с этим человеком, строить что-то, и в конце — расстаться с ним, построив ему что-то. Я могу тысячу раз говорить себе, что он не виноват. Я могу тысячу раз обвинять себя и сомневаться в правильности решения. Я могу охрипнуть мысленно и горлом, утверждая, что сама, сама виновата, но я обвиняю его и не могу остановиться! Господи! Ну сколько можно ходить по кругу! Все понимая, оставаться там же, где и была?! И какого хрена сирень! А собственно, откуда запах?»
Наталья повернулась лицом к купе. На столике стоял букет сирени в обрезанной бутылке из-под минеральной воды. Она занимала верхнюю полку, и здесь, наверху, запах от цветов был особенно сильным. Рядом с букетом сияла лучезарная улыбка девушки лет семнадцати.
— Здравствуйте, а мы ваши соседи, мы с мамой сели только что, в Туле. Давайте познакомимся. Я — Даша, а это моя мама — Устинья Васильевна. — Она указала на полную даму в спортивном веселой расцветочки костюме. — Мы в Джанкой, к родственникам. А вы?
«Прелестно, мне сейчас в самый раз», — вяло подумала Наталья.
— Давайте чай пить, — предложила Устинья Васильевна. — Четвертого попутчика у нас пока нет. А вы из Москвы едете?
Как будто можно ехать откуда-нибудь еще — поезд московский, и первая остановка — Тула.
— Да, — соизволила ответить Наталья.
И бочком, чтобы не задеть цветы, накрытый к чаю стол и новых пассажирок, стала сползать с верхней полки. Схватила сигареты, промямлив: «Я сейчас», сунула ноги в пляжные шлепки, служащие в поезде тапками, и, непонятно чем мучаясь, выскочила из купе.
Слава тебе! В курилке никого не было. Прикурив, она обнаружила, что руки трясутся вместе с поджилками.
«Да что, собственно, такое?! Ну, было, да времени-то сколько прошло. Сколько уже? Три года? Да, три, даже больше. Ну и чего тебя проняло? Ты ведь умная. Про свою жизнь все уже поняла. Что это ты вдруг? Это поезд, вот в чем дело. В поезде как-то особенно ощущается одиночество: никто не провожает, никто не едет с тобой, никто не встречает — все сама. Ну и что?! В первый раз, что ли?! Надо было читать до опупения жизнерадостную Донцову, а не дремать под стук колес».
Наталья уставилась в грязное оконце на пролетающий мимо пейзаж, не видя ничего, стараясь изгнать тоску и жалость к себе.
«Пойду пить чай с попутчицами! И все, все, хватит, хватит!»
Затушив сигарету, она «очень решительно», как пишут в романах, взялась за ручку двери. В это же мгновение дверь, не менее решительно, дернули с другой стороны, и она полетела вперед, как выпущенная торпеда. Что там чувствует торпеда, Наталья не знала, но она почувствовала сильную боль, ударившись обо что-то твердое плечом и скулой. Что-то твердое при ближайшем рассмотрении оказалось мужчиной. Мужчина был высок ростом, широк, зол и смотрел на нее с явной брезгливостью.
— Что вы на ногах не держитесь, девушка? Так и покалечиться можно!
— А вы что в дверь рветесь, как партизан в бункер к немцам?
— Что?!
— Да ничего! Можно подумать, вы куда-то с боем прорываетесь, а тут девушки на дверях висят.
Насчет девушки она, конечно, погорячилась, но кто из женщин не думает о себе минус десять-пятнадцать лет? Да и какое это имеет значение, когда Бог посылает ей маленький скандал для бодрости духа и отвода хандры? В тот момент Наталья почти любила этого мужчину.
Мужчина, которого она почти любила, был ошарашен и посторонился, пытаясь ее пропустить. Гордо, нет, очень гордо задрав подбородок, она прошествовала мимо, испортив всю картину тем, что зацепилась за коридорный коврик носком шлепанца. «Ну вот и полегчало, спасибо тебе, дядечка!», хотя насчет «дядечки», как и насчет «девушки», она тоже несколько преувеличила. Рассмотреть хорошенько Божьего посланника ей не удалось, но на «дядечку» он явно не тянул.
Уже совсем в ином настроении Наталья вошла в купе. Даша и ее мама пили чай, настоящий, из заварного чайника. На столе было разложено «угощение» к чаю — тульские пряники, конфеты, пирожки и еще какая-то снедь, завернутая в промасленную бумагу.
— Вы садитесь с нами, мы подвинемся, — очень весело, звонким, девчачьим голосом пригласила Устинья Васильевна. Голос совсем не вязался с ее крупной, дородной фигурой, круглыми щечками и прической. — Вас как зовут? А то и не знаем, как обращаться.
— Наталья Александровна, можно Наталья. Очень вдруг захотелось чаю с пряниками в компании этой располагающей, открытой парочки. Наталья сходила за стаканом, и они уселись чаевничать. Устинья Васильевна с Дашей рассказывали о себе и про родственников, которые будут их встречать. Она слушала не слушая — этому приему научилась давно.
Ездить приходилось много и часто, в основном в поездах. Попутчики бывали разные, но почти всегда разговорчивые. Она научилась слушать, пропуская поток информации и эмоций собеседников мимо. Не от безразличия или снобизма, а от невозможности впихнуть в себя что-то еще сверх своих переживаний. Переживания прошли, а навык «поездных ушей» остался.
Хотя какое там прошли! Когда курить побежала, и ручки тряслись, и слезы внутрь загоняла, не разрешая выйти из-под контроля, и смирилась с тем, что хандрить придется полпути. Если б не маленькая стычка в дверях, сидела бы сейчас и собирала себя в кучу.
Она улыбнулась, вспоминая эпизод с мужчиной у дверей, и мимолетно подумала: «Что ж у тебя случилось-то, что держишься решительно и сурово, или такой по жизни?»
Как будто отвечая на ее мысли, Даша взахлеб стала рассказывать:
— Ой, Наталья Александровна, тут, пока вас не было, к нам четвертого поселили! Представляете, он из СВ, продали три билета на одно место. Раньше такого никогда не было, так начальник поезда говорит. Вот. А СВ-то всего два вагона, и все места заняты, так эти трое не знали, как разместиться, и двое мужчин уступили женщине, у нее третий билет был. Вот. А их в купе переселили и обещали разницу возместить и подобрать вагон получше, и оказалось, что это наш. Нам одного и подселили. Здоровый такой мужик и злой, а важный! Вещи, то есть сумки, дорогие такие, так он их покидал и ушел, даже дверью хлопнул. Будет теперь дуться и разговаривать с нами не станет, да еще храпит, наверное!
— Да не тарахти ты, Дашка! С чего взяла, что не будет разговаривать и храпит? Расстроен человек, это ж понятно.
