Ведрана Рудан - Любовь с последнего взгляда
Работа в средствах массовой информации кажется потрясающей тем, кто там не работает. В день святого Петра, защитника и покровителя одного из городских районов, который когда-то давно был селом, у меня был страшный мандраж. В тот день я в первый раз вела программу в прямом эфире. Я комментировала гонку на ослах. Я попросила Наташу, она секретарша на радио, чтобы она записала мой репортаж. Скажи звукооператору. Я тогда не знала, что те, кто работает на радио, никогда его не слушают, ни одну из программ. Алло, алло, вы меня слышите, алло, алло, орала я в микрофон. Конечно, мы друг друга слышали, прямой репортаж существовал еще лет за пятьдесят до моего дебюта на радио. Имена у ослов были необычные: Розарио, Розамунда, Бельами, Мэриблю, Анабел. Анабел считался фаворитом, его наездника звали Антонио. Я подошла к Антонио, это было мое первое интервью. Скажите» Антонио, чего вы ждете от этого состязания, алло, вы меня слышите, сказала я в микрофон. Скажите, Антонио, чего вы ждете от этого состязания, повторила я вопрос теперь уже почти крича, шум стоял просто адский. Мой осел придет первым, сказал Антонио. Большое спасибо. Дорогие радиослушатели, обстановка накаляется, позже мне сделали замечание, что я перешла с чакавского диалекта на литературный хорватский язык, воздух кажется на электризованным, волнение нарастает, Розарио, читала я по бумажке, Розамунда, Бельами, Мэриблю и Анабел ждут стартового выстрела, вот мы его слышим, гонка началась! Люди вокруг орали. Это невероятно, я тоже орала, Анабел отстает, вы меня слышите, Анабел отстает, впереди Розарио, Розарио сворачивает с трассы гонки, Розарио исчезает из вида, Розамунда ведет, вы меня слышите, Розамунда мчится вперед, но Анабел все ближе, вы меня слышите, он почти настиг ее, вы меня слышите, я теряю дыхание, вы меня слышите, орала я, вы меня слышите, вы меня слышите, он все ближе и ближе, Анабел обгоняет ее, вы меня слышите, Анабел вырвался вперед, первый Анабел, победил Анабел, Анабел, орала я! Дорогие радиослушатели, я с трудом перевела дух, гонка закончена, самым быстрым ослом стал Антонио Матич! Я из-за этого потом чуть с ума не сошла. Не переживай, сказала мне Наташа, да им это по фигу, каждому приятно услышать свое имя, старик Антонио не рассердится, ему приятно, пусть даже его назвали ослом, это лучше, чем если бы его имя вообще не прозвучало.
Работа на радио — это рутина и прессинг. Самая жуть — это дежурства по субботам, воскресеньям и праздникам. Техник клюет носом за стеклянной стенкой, решает кроссворды, печет диски и разговаривает с «пациентами», которые звонят постоянно. Нет, я не могу вас с ней соединить, она в студии, нет, она монтирует приложение, нет, нет, она говорит по телефону с министром транспорта, нет, мэр вместе с ней. Та, с которой не соединяют больных на голову, это я, журналистка, спасающаяся от поклонников. Да, конечно, «пациенты» раздражают, но слава радует. Странное это чувство, подходит к тебе на улице незнакомый человек и хочет сжать пальцы твоей руки, а ты хочешь смыться. Кто этот господин? А если в магазине никто к тебе не подходит, в то время пока ты трогаешь вешалки с вещами, если до продавщицы не доходит, что ты журналистка с радио и местная звезда, ты чувствуешь дискомфорт, а может ли быть такое? Я презирала всех, кто видел во мне то, чем я не была — умную, молодую, остроумную даму, которая любит людей, любит пение народного хора, гонки на ослах и выборы мисс в возрастной категории до пяти лет в хрустальном зале отеля «Кварнер» в Опатии. Я сознавала, что я существо, которое пускает пыль в глаза, что я профан в любой теме. Когда начинается передача, которая не скажет совершенно никому ничего нового, когда начинается еще одно отработанное полоскание мозгов у тех, у кого их вообще нет, очень трудно удержаться, чтобы не послать куда подальше вопящих слушателей, которые вне себя от счастья из-за того, что их голос несколько секунд звучал во всех магазинах города. Я была беспощадна. Я вырезала их восхищение, благодаря моим стараниям им редко удавалось поприветствовать родных и друзей или поздравить маму и папу с годовщиной брака. Я быстро поняла, что ненавижу этих людей с такой же страстью, с какой ненавидела в школе детей и коллег-учительниц. Они, там, воняли, эти, здесь, болтали. Нормально ли это — ненавидеть запах и речь людей? Запах определяет нас как животных, говорят только люди, получается, что в определенном смысле я ненавижу и животных, и людей. Человек, который ненавидит и людей, и животных?! Можно ли жить на расстоянии от людей, на расстоянии от животных? Да, я все еще не могу говорить сама с собой искренне, или это я сейчас вам говорю? Пока я несусь вскачь на этом сумасшедшем, мягком коне, я хочу изобразить себя существом, которое провело свою жизнь, задавая себе великие вопросы и пытаясь найти великие ответы. Человек — это животное? Или человек — это существо, у которого есть душа? Может быть, он животное, у которого есть душа? Я не особенно убивалась в поисках ответов на эти вопросы. Если я ненавидела, а ненавидела я своих тупых поклонников, вонючих семиклассников и восьмиклассников, несчастных учительниц и журналистов, которые разглагольствуют тоном академиков и при этом ничего ни о чем не знают, это никак не значит, что я была непримиримым борцом. Вовсе нет, просто я по горло была сыта жизнью.
Моя депрессия не была эксклюзивным явлением. В этой небольшой стране, господа, иногда совершалось до тридцати самоубийств в день! Депрессия была в моде. Это был хорватский тренд. Если человек не в депрессии, он ненормальный. Каждая нормальная женщина должна купить букетик мелких искусственных роз розового цвета, запереться в комнате и плакать, глядя на букетик. И я так делала. Розы я, правда, не люблю, поэтому купила себе большую белую искусственную лилию. Таких полно на рынках и на могилах тех покойников, чьи родственники не могут позволить себе покупать живые цветы. Я закрывалась в Экиной комнате, брала в руки лилию и плакала. Пожалуй, мне нравится, да, определенно нравится сейчас, из этой небесной перспективы, думать о себе, обо мне как о существе, которому не чужды духовность, депрессия и рыдания с лилией в руках. Но все-таки, черт побери, не могу не признаться и себе и вам, что тогда, когда я была жива, когда я была репортером на радио, во мне было гораздо больше тела и гораздо меньше лилий, чем я посмела бы утверждать. Посмела бы утверждать?! Грех, грех, грех! Виновна! Виновна! Виновна! Я не ходила в церковь и не верила ни в какое неземное истощенное бородатое создание. Не убивай, не лги, не желай чужого партнера по браку, не кради… Это были и мои правила. Если так делаешь, то страдай, чувствуй вину! И чтоб тебе ни сна ни покоя, шлюха, даже если ты в меня не веришь! Грешница! Лгунья! Какой идиотизм! Бог ебет тебе мозги, даже если ты в него не веришь! Католическая церковь — это самая мощная мультинациональная компания в мире, ее менеджеры могли бы читать лекции типам из «Кока-колы». Естественно, ведь они торгуют своей продукцией уже две тысячи лет. Кока-кола будит в нас чувство жажды, католическая церковь — чувство вины. Всю свою жизнь мне приходилось пить кока-колу и чувствовать, что нет мне ни сна ни покоя!
