Салли Боумен - Секстет
– Женщина-друг?
– Нет, мужчина. Они вместе учились в Оксфорде. Он работает в кинопромышленности.
– Интересно. – Катя искоса взглянула на Тома. – Линдсей будет рада. Тебе не кажется…
– Нет, не кажется, – решительно заявил Том. – Катя, я сто раз тебе говорил – они просто друзья.
– А по-моему, не просто. Это заметно всем, кроме тебя.
– Моя мать? Ты с ума сошла. Ей тридцать пять, причем тридцать пять ей уже довольно давно.
– Ну вот, значит, она того же возраста, что и Роуленд. Или примерно того же.
– Это совсем другое дело. Пойми, мама – женщина не его типа.
– Почему? Она хорошенькая, она милая. – Катя замолчала, слегка нахмурилась. – А ты что, знаешь, какие женщины его типа?
– Красавицы, – мрачно ответил Том. – По крайней мере, мне так говорили. Красавицы со сложной судьбой. Которых нужно от чего-нибудь спасать. Роуленд романтик. О нем ходит множество разных сплетен. – Том пожал плечами. – Может быть, все это вранье. Говорят, он разбивает сердца – разумеется, сам того не желая.
– Роуленд самоуверен, – задумчиво проговорила Катя. – Он один из самых самоуверенных мужчин, которых я знаю. Но некоторым женщинам – женщинам определенного возраста – это даже нравится. Например, Линдсей это может нравиться.
– Ничего подобного. Она все время шпыняет его за самоуверенность. Но он умный… И добрый. Поэтому она многое ему прощает. Он ей доверяет, а Роуленд мало кому доверяет.
– Я это заметила.
– Так что они просто друзья, ничего больше. Ей от него ничего не надо.
– Завидная участь.
– Катя, я тебе уже не раз говорил – мою мать не интересуют мужчины в романтическом смысле. Уже давно. Она в них не нуждается. У нее хорошая работа, хорошее жалованье, масса друзей, собственная квартира. Она избавилась от тирании бабушки, что иначе как чудом не назовешь. Я не сижу у нее на шее и не устраиваю беспорядка в доме. В конце концов, я – ее сын, и я знаю свою мать! Она самодостаточна. Зачем ей мужчины?
Катя могла бы привести несколько ответов на этот вопрос, и не все из них прозвучали бы достаточно вежливо. В других обстоятельствах она именно так бы и поступила, но сейчас, милосердно снизойдя к мужской и сыновней слепоте Тома, она промолчала. Она подумала, что, когда наступит более благоприятный момент, придется объяснить Тому, что он, подобно многим дочерям и сыновьям, бессознательно лишает мать признаков пола. Сама она избежала этой ошибки лишь потому, что ее мать вполне откровенно демонстрировала свою сексуальность, что заставляло Катю одновременно завидовать ей и презирать ее. Об этом двойственном отношении Кате тоже хотелось рассказать Тому, но время пока не пришло. Она помедлила в нерешительности, потом встала и подошла к единственному в комнате зеркалу – маленькому, с трещиной.
Как и ее мать, Катя была высокой, но в отличие от нее далеко не худой. Она строго изучала свое отражение, пока ей не пришло в голову, что лучше распустить волосы.
– Может, мне переодеться? – начала она. – Я не совсем уверена насчет этого свитера.
– Переодеться? Зачем?
– Ну, не знаю. Если все эти люди приезжают…
– Не надо. – Том тоже поднялся. Он поцеловал ее сзади в шею, намотал на палец рыжую прядь. – Не надо, ты хороша как есть, ты…
Снаружи послышался скрежет тормозов и проклятия Линдсей, пытавшейся поставить машину.
Том побежал вниз встречать мать, а Катя осталась в комнате и еще некоторое время с неудовольствием смотрела на собственное отражение. Наконец появились тяжело нагруженные Том и Линдсей, отдуваясь и, как всегда, перескакивая в разговоре с пятого на десятое.
Том был в Оксфорде всего несколько недель, первый триместр второго года, и Линдсей еще не видела его новой квартиры. Будучи по природе жизнерадостной и тактичной, она сразу же начала всем восхищаться. Замечательный дом с прекрасным видом на черепичные крыши. Комната очень просторна, пятно на ковре совершенно незаметно, а что касается этого вишневого дивана, то он, наверное, очень удобный, а индийское покрывало на нем просто прелесть, какая Катя умница. Кухня через лестничную клетку, общая с соседями? Как удобно! Нет, конечно, смотреть кухню необязательно, но она привезла керамическую кастрюлю, она может пригодиться, и еще несколько свитеров, которые забыл Том, вот-вот похолодает, и еще она на всякий случай привезла плакат, чтобы стены не выглядели слишком голыми, и где-то здесь, черт бы побрал эти сумки, флакончик духов, которые Кате так понравились в прошлый раз.
Произнося все это, Линдсей, которая никогда и никуда не приезжала с пустыми руками, рылась в сумках и разворачивала свертки. Все привезенное было принято с благодарностью. Стены действительно казались слишком голыми, и Том пришел в восторг от плаката с пауком из «Смертельного жара». Катя открыла большой флакон духов «Аврора», и комната, освещенная осенним солнцем, наполнилась весенними ароматами гиацинта и нарцисса.
Катя поцеловала Линдсей, затем, напомнив себе, что она – будущая романистка и потому должна наблюдать людей, отошла подальше и стала смотреть на нее. Ей нравилась Линдсей, и теперь, узнав ее получше, она поняла, что та сознательно прибегает к некоторым актерским приемам. Линдсей почти никогда не входила в комнату, она врывалась в нее, болтая без умолку, начиная предложение и тут же перебивая сама себя. Тонкая фигурка и коротко подстриженные темные курчавые волосы действительно придавали ей несколько мальчишеский вид, и она могла от природы обладать той неуемной энергией, какой обычно обладают мальчишки, но, как подозревала Катя, в значительной степени эти качества она сознательно культивировала. Катя угадывала, что этот поток энергии играет защитную роль. Болтовня, жестикуляция, беспечность были формой маскировки, они отвлекали внимание – и Линдсей к этому стремилась – от ее настоящих чувств и мыслей. Линдсей из лучших побуждений постоянно скрывала свои истинные чувства – по крайней мере, так думала Катя.
Теперь, наблюдая за ней, Катя чувствовала, что на самом деле Линдсей скучает по Тому и боится, что он об этом догадается. Боясь посягнуть на его свободу, она разыгрывала перед ним маленький спектакль: испытывая, возможно, одиночество, она подчеркивала свою занятость, желая, возможно, побыть с сыном подольше, она все время говорила о том, что сразу после ленча ей необходимо возвращаться в Лондон.
Катя была тронута ее притворством и удивлялась полной слепоте Тома. Том любил мать, и во многих отношениях они были очень близки, и все же он не понимал ее.
Она отметила, что Линдсей пришлось еще больше напрячь свои актерские способности, когда Том объявил, что звонил Роуленд Макгир и что он с другом скоро будут здесь. Внезапную радость скрыть трудно, и Линдсей не удалось этого сделать: у нее загорелись глаза, на щеках появился румянец, а голос зазвенел.
