Элизабет Адлер - Опрометчивость
Венеция взглянула через проход частного реактивного самолета туда, где находилась Индия; поджав под себя ноги и с книгой в руках, она делала вид, что читает. Венеция не заметила, чтобы за последние полчаса та перевернула хоть страницу. Парис лежала, вытянувшись, через три сиденья позади Индии. Тонкая рука закинута на лицо так, что прикрывала глаза. Бортпроводник заботливо накрыл ее одеялом; она, казалось, спала, однако Венеция сомневалась в этом.
Венеция расправила свои одеревеневшие ноги. Она чувствовала именно утомленность, а не усталость. Слишком многое свалилось на ее бедную голову, слишком много мыслей, слишком много вопросов. Слишком большое чувство вины. Если бы только она приехала домой, когда Дженни попросила ее… Внезапно она направилась в дамскую туалетную комнату в задней части самолета.
Дверь слева была открыта, и она всмотрелась в компактное, роскошное, маленькое помещение, которое почти заполняла низкая кровать, покрытая мягким темно-коричневым шерстяным ковром. Приглушенное освещение, большое зеркало, рядом с кроватью кронштейн, который поддерживал телевизор, киноэкраны и музыкальный центр. Спальня Фитца МакБейна. Она бы могла лечь, здесь сейчас, если бы захотела. Кровать была здесь именно для отдыха. Венеция с удивлением подумала о человеке, которому принадлежала эта спальня на крыльях, богатом мужчине, владевшем дюжиной роскошных отелей, замком во Франции и фешенебельной квартирой на крыше небоскреба в самом современном и наиболее престижном здании Нью-Йорка. Самолет – вот его дом, говорил Морган. Он проводит большую часть своей жизни в переездах, вылетая с одного заседания на другое. Его отец владел двумя такими самолетами, абсолютно одинаковыми. Это ведь почти то же самое, вдруг подумала Венеция, вспоминая рассказ Моргана за обедом прошлым вечером, как если бы Фитц МакБейн все еще жил в автоприцепе, где он начинал. А теперь – роскошный летающий прицеп, какая же тут разница по существу? Фитц МакБейн все еще жил в техасской дыре…
Она вошла в крошечную ванную и пристально осмотрелась. Зеркала, хрустальные ручки на водопроводных кранах, бронзовые изразцы… все очень уместно… флакон одеколона от Лагерфельда, кремовые полотенца с монограммой владельца ярко-красного цвета. Трудно подобрать ключи к мужчине, который, когда Морган телефонировал ему в Гамбург, мгновенно предоставил свой личный самолет в распоряжение дочерей Дженни Хавен. Кроме того, он предложил двух здоровенных телохранителей, теперь сидящих в заднем конце самолета настолько сдержанно, насколько способны были на это двое очень больших молодых мужчин; когда же они прибудут в Лос-Анджелес, к ним присоединятся еще двое.
Фитц МакБейн продумал все мгновенно.
– Я сам заеду за девушками в Рим и Париж и доставлю их сразу же в Лондон, прямо в Хитроу, – сказал он Моргану. – Мы вытащим их прежде, чем начнется ажиотаж газетчиков. Но будут, конечно, хлопоты с репортерами, телевидением, ты знаешь. Все окажутся там, надеясь на сенсационные новости, связанные с дочерьми Дженни Хавен. А она ведь не зря держала их вдали от света рампы все эти годы. Она не захотела бы видеть их вовлеченными в шумиху, которая ожидает их у трапа самолета. Так что автомобиль с двумя дополнительными телохранителями не повредит, он будет ждать на шоссе, и я договорюсь, чтобы их доставили прямо с самолета в мой дом, в Бел-Айр-хаус. Их там никто не побеспокоит. А когда они устроятся, то сами смогут решить, что им делать.
Все это так типично для отца, подумал Морган после первого непродолжительного молчания, когда он услышал, что Дженни Хавен умерла, в следующий же момент он предусмотрел не только необходимость доставить всех трех девушек в Лос-Анджелес как можно скорее, но также сумел позаботиться об их уединении. Несмотря на свой внешне яркий жизненный стиль, Фитц МакБейн был человеком, всю жизнь искавшим уединенности.
Венеция рассматривала в освещенном зеркале свое бледное, покрытое пятнами лицо. Выглядела она ужасно, но это неважно. Она выключила свет и опять вернулась в спальню. Цифровые часы сбоку от кровати показывали время дня в Лондоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Рио-де-Жанейро, Гонконге, Токио и Сиднее. Надо лишь только нажать кнопку… Десять часов утра в Лондоне и два часа прошедшей ночи в Калифорнии.
Венни свернулась на кровати, покрытой мягким коричневым ковром, взывая о сне.
Книга, в которую пристально всматривалась Индия в последний час, соскользнула на пол, издав глухой звук, но девушка вряд ли это заметила. Все, что она видела – это выражения лица Дженни. Дженни, улыбающаяся ей, ее голубые глаза, искрящиеся весельем; Дженни, говорящая по телефону, пробегающая левой рукой по своим густым белокурым волосам – такой хорошо знакомый нервный жест; Дженни, надменно смотрящаяся в зеркало, когда она, застегнув бриллианты вокруг шеи, прильнула к огромному белому лисьему меху шубки, наброшенной на стройные плечи, готовясь к ежегодной церемонии присуждения «Оскара»; Дженни, нежная и смеющаяся, лежащая на кровати, в то время как три ее малышки вскарабкались на нее, прося рассказать очередную сказку; Дженни, высокомерно требующая только лучшие номера-люкс в гостинице, так как «я заслужила это, черт побери»; Дженни, затаившая дыхание и влюбленно смотрящая широко открытыми глазами на нового мужчину… Всегда новый мужчина, не было ни одного постоянного… Бедная Дженни.
Может быть, подумала Индия, если бы мой отец был жив, она обрела бы постоянное счастье вместо временного наслаждения. Дженни любила его, она сама говорила ей об этом. И он любил ее. Это не было, как с отцом Парис, внезапно вспыхнувшей страстью. Не было и как с отцом Венеции – забавным флиртом с очень корректным мужчиной гораздо старше ее, обладателем крупного английского наследственного титула и обширных унаследованных земель, кем Дженни восхищалась, предвкушая, как увлечет его в пучины сексуальности, о существовании которой он и не подозревал и против чего, конечно, не мог устоять. Индия так никогда и не узнала, была ли история с гондолой выдумкой Дженни для того, чтобы придать дополнительную пикантность истории, но, зная Дженни, она держала бы пари, что это – правда. Дженни не обманула бы только ради шутки, вспоминая, как этот приличный, но страстный англичанин обладал ею в дико раскачивающейся гондоле на темных каналах Венеции. Ей нравилось его усиливающееся возбуждение, охватившее его едва ли не в открытую. Секс не являлся тем единственным, чем наслаждалась Дженни, когда влюблялась, тем не менее это краткое ощущение могло быть и было для нее образцом жизни. Дженни Хавен любила добиваться физической близости – некоторые выражались на этот счет более грубо – но до сих пор Индия была уверена, что Дженни любила ее отца.
