Анна Бабяшкина - Мне тебя надо
Тогда я начал оставлять записки. Теперь я понимаю, что она их не получила. В любом случае, я усек ситуацию и больше не буду писать вам записок. Но вы когда увидите Тому, просто передайте ей мои послания, если вас не затруднит».
Вежливый какой сделался, гад.
«В общем, Вадим, не думай, что я очень-то поверил твоим путаным объяснениям. Думаю, для общения с милицией тебе понадобится более вразумительная легенда. Имейте там в виду оба — и ты, и твоя девица, что, если это продолжится или если ко мне залезут в квартиру — я знаю, как вас найти».
Ни с того ни с сего Вадим перешел на «ты»: «Поверь, все, что я написал, — правда. Мне действительно нет до тебя никакого дела. Мне надо не тебя».
Прекрасно. Это можно было и не пояснять. То, что меня не надо, мне очевидно с самого рождения. Меня никогда не было надо, даже собственным родителям. По жизни всем в лучшем случае надо что-то от меня. На этот счет я не обольщаюсь.
На этом наша переписка с Вадимом закончилась.
Тему пока можно считать закрытой. По крайней мере, поток записок, не сомневаюсь, действительно остановится.
* * *В Москве было слякотно. Снег выпадал, и его тут же соскабливали с тротуаров. Небо из последних сил тщилось накрыть землю белым, но Москва легко и небрежно сбрасывала с себя непрошеное. Город в это время года неприятен: зимних развлечений уже нет, а до летних еще, как минимум, полтора месяца. Самое запойное время: офисный планктон ровным слоем размазывается по кафе и кабакам, жрет и бухает, напивается и отъедается. Даже у нас в конторе по утрам то и дело можно было видеть пару-тройку припухших лиц. Меня тоже соблазняли бутылки с бухлом, выстроенные в огромные ряды в супермаркете. Но пока у меня хватало сил проходить мимо. Дальше, к рыбному и овощ ному отделам. Свое я выпил еще в Твери. Я не настолько глуп, чтобы искать спасение от бессмысленности в медленном самоубийстве при помощи стакана.
Я долго шел к этому состоянию — отсутствия желаний. Но теперь, когда я наконец его достиг и мне реально вообще ничего не хотелось — ни знакомств, ни привязанностей, ни вещей, ни впечатлений, ни приключений, ни чего бы то ни было, тешащего тщеславие, — я ощущал не покой, как того ожидал, а пустоту и бессмысленность.
Я возвращался домой после работы, смотрел что-нибудь на DVD, не особенно проникаясь увиденным, стоически выдерживал «полчаса ревности» на «Мамбе» от Олеси (она требовала от меня все новых и новых подтверждений и заверений о том, что мы с Леной — не любовники) и засыпал. Так продолжалось почти неделю после возвращения из Ебурга. Но потом произошло два события, хоть сколько-нибудь меня удививших и вырвавших из анабиоза.
Во-первых, позвонила мама. Между делом она поинтересовалась, собираюсь ли я на свадьбу к Таньке. «С чего это вдруг?» — «Ну как же? Разве она тебя не пригласила? Она тут заходила ко мне на прошлых выходных, взяла твой телефон. Зачем — не сказала, но, думаю, для того, чтобы позвонить тебе и пригласить на свадьбу». Мило. Неужели Танька действительно способна на такой глум? Сомневаюсь.
Вторым событием, задевшим меня, стало сообщение соседки Нины Алексеевны. Она доложила, что заметила подозрительную активность вокруг моей квартиры. «Денис, может, я сумасшедшая старуха, но мне кажется, что за тобою следят. Двое — парень и девушка. Они приходят в разное время и сидят либо на лавочке напротив подъезда, а когда замерзнут — на лестничной площадке на пролет выше». «Почему вы решили, что они следят именно за мной, а не за кем-то другим? На площадке четыре квартиры», — на всякий случай уточнил я, хотя сразу поверил, что следят именно за мной. «Вот именно! Я тоже вначале не могла понять, кто им понадобился. Но на днях я заметила, что эта девушка копалась в твоем почтовом ящике. Будь аккуратен. У нее были ключи».
Я сложил все записки, полученные от Вадима, в один конверт. Добавил еще одну — от себя: «Думаю, ты поймешь, кто тебе пишет и зачем». «Тамара, это тебе», — написал я на конверте и опустил его утром в собственный почтовый ящик, по пути на работу. Когда я вечером возвращался из офиса, то чуть не выломал замок этого ящика, стараясь поскорее его открыть. Я передумал. И очень надеялся, что мое письмо «для Тамары» все еще лежит на месте. К счастью, так оно и оказалось. Сегодня она не приходила. Я убрал конверт в папку с квитанциями за коммунальные услуги, загрузил в компьютере «Мамбу» и написал Вадиму. Я предложил ему встретиться. Чтобы перестать его опасаться, мне надо было увидеть его в лицо. Ну и еще, когда я понял, что он, похоже, не врет и Тамара реально приходит по моему адресу искать вестей от него, мне стало занимательно увидеть — что же это за чувак такой. Все-таки Тома не самая примитивная девчонка и мне интересен тип, который играет с ней в такие необычные игры. Приглашение от мужчины Вадим принял сразу, в отличие от всех моих призывов встретиться, отправленных от Танькиного имени.
Мы встретились в полутемном подземелье бара в центре города. Было еще не слишком накурено, свет еще не сделали припадочно-моргающим, музыка тоже еще не вползла на дискомфортную громкость, выгоняющую людей из-за столиков и способствующую быстрой смене волн клиентов. Так что я смог не только хорошо рассмотреть Вадима, но и как следует запомнить его голос. Он действительно не был похож на свою фотографию на «Мамбе». Он определенно не выглядел красавцем. Но и таким ярко выраженным уродом, фотки которого выставил в своей анкете в Интернете, он тоже не был. Он был просто дико зажатым. Наверное, при другой манере держаться, иной мимике и жестах он мог бы сделаться обаятельным, как какой-нибудь Брандо или Депардье. Но ему не хватало именно этого шика свободы и раскрепощенности. Шика самодостаточности и довольства собою, которым покоряет Брандо. Наверное, рядом с человеком, которому он доверял бы и которого бы не стеснялся, он выглядел бы на порядок красивее. Мне показалось, что Вадим комплексует насчет своего внешнего вида. Впоследствии я убедился, что так оно и есть.
События, предшествовавшие нашему знакомству, были таковы, что я предпочитал слушать и поменьше говорить. Вадим, на удивление, оказался словоохотлив. С вербальной коммуникацией у него все было в порядке, в отличие от невербальной — он то и дело чесался, кусал губы и ковырял стол ногтем. Но слова связывал при этом очень складно. Он впаривал мне какую-то невероятную байку про то, что он и эта самая Тамара очень душещипательно переписывались через «Мамбу» больше трех месяцев. Переписывались неправдоподобно откровенно, нереально искренне, эмоционально. И эта связь, очень эфемерная и виртуальная, сделалась для него чрезвычайно важной и реальной. «Наверное, если бы я менее осторожно относился к словам, я даже мог бы сказать, что я влюбился. — Вадим нервно и необаятельно облизывал потрескавшиеся сухие губы со следами недавнего герпеса. — Но я довольно ответственно отношусь к словам. В конце концов, пока ты что-то не назвал любовью, ты всегда можешь обмануть по крайней мере сам себя. Ну и в самом деле — о какой любви может идти речь, когда ты ни разу не видел человека, не было никакого тактильного контакта и так далее? В конце концов, на самом деле это не больше, чем симпатия».
