Татьяна Успенская - Мать моя — колдунья или шлюха
«И ничего не понимаешь», — голос Павла.
Боюсь повернуть голову, голос — сзади. Может, Павел ещё что-нибудь скажет? Говорит мать:
— Я наделила тебя силой.
— Нет, ты опустошила меня. Я утерял всё, что делало меня мной: уверенность в себе… я беспомощен, как грудной.
Голос у него низкий, а слышно — мальчишка.
Почему мать его наделила силой, а не меня? Почему доверяет ему? Если бы она захотела, я стал бы сильным. И я выполнил бы всё, что она приказала бы мне!
— Тебе только кажется это. Ты не опустошён, ты полон как никогда, только эта полнота — иная. Не задиры, не тщеславна. Потерпи, ты ощутишь. Я передала тебе свою энергию, я наполнила тебя силой. А теперь иди.
— Куда «иди»? Теперь я за тебя отвечаю и должен быть с тобой, я не имею права оставить тебя без защиты. Почему ты гонишь меня?
— Потому что я устала и должна восстановить свои силы. Потому что тебе я не могу дать больше ничего. И ты мне больше не нужен. И мне не нужно, чтобы ты отвечал за меня и защищал меня. И я тебе больше не нужна. Твой путь — без меня. Никогда сюда не приходи. Но исполни то, что я сказала тебе.
— Но ты ничего не сказала. Что я должен делать?
— Ты узнаешь об этом, когда останешься без меня. Я только проводник, я должна была передать тебе высшую волю.
— Я должен остановить убийц, эгоистов, разрушителей всех видов… — то ли спросил, то ли утвердил он. — Но ведь их много, а я один, как могу я оказаться сразу во всех точках Земли, где творится зло? Никогда не сумею сделать это!
Но мать не ответила. Она сидела уронив руки, лбом касаясь стола. И мальчик встал, и пошёл к двери. Тощ, лохмат. Он не оглянулся, и я не увидел его лица.
Хлопнула дверь.
Первый порыв — кинуться к матери, помочь ей чем-то. Но она неподвижна. Может, умерла, как Павел? Я уже делаю движение к ней, но снова меня останавливает Павел: «Не тронь её».
И снова я не поворачиваю к нему головы. Пусть звучит голос, пусть остаётся иллюзия, что Павел — со мной. Беру со стола «Маленького Принца», который непостижимым образом оказался у меня на столе, а был же в портфеле Павла!
Роза и планета.
Я видел розы, их приносили воспитательницам на праздники. Я видел розы на нашем круглом столе, их приносили матери её гости. Но моей розы у меня не было. У Маленького Принца есть. Сегодня я — Маленький Принц, и его роза — моя. Павел учил меня читать, кое-какие буквы я знаю, но смысл общий не улавливаю. Зато помню всё, что читал мне Павел, и повторяю его слова, его интонации. Говорю тихо, чтобы не услышала мать. Пусть она восстанавливает свои силы. А восстановит, может быть, увидит меня, захочет говорить со мной.
Но мать утонула в тишине нашего дома и в тот вечер, и в последующие. С ней что-то происходило — не приводила мужчин, после работы лежала лицом к стене.
Лишь однажды нашу тишину нарушил Вилен. Он впал в квартиру, когда мать открыла дверь после жалкого короткого звонка.
Я не узнал его в тощем старике. И волосы — не его: немытыми серыми сосульками свисают на лоб.
— Спаси! Я всё понял, всё пережил, ощутил муки всех, как ты велела, я больше не буду.
Это «больше не буду» — из детского сада. «Не спасай его, мама!» — хочу крикнуть я.
— Стоит тебе сесть в своё кресло, ты начнёшь всё сначала. Ты изнутри сгнивший, смердишь. Тебе нельзя жить.
— Я хочу жить! — Он на коленях перед матерью, цепляется за неё тощими скрюченными руками. — Спаси!
Она отталкивает его и уходит из дома. Он ползёт за ней к двери, он выползает из нашего дома навсегда. Тощий червяк, съехавший с лица.
ЭПИЛОГ
Мать окутана плотной непроницаемой бронёй. Ни она меня не видит, ни мне не пробиться к ней.
Вон ползёт тараканёнок, тараканский ребёнок. Ну и чем я отличаюсь от него? Да, я легко могу раздавить его. Но и меня так же легко кто-то может раздавить. Кто, я даже не узнаю, как не узнает этого тараканский ребёнок, ведь он не может увидеть меня.
Еда Павла кончилась.
Я мог кинуться к матери и начать трясти её: «Купи мне продуктов, я умею готовить». Но силы, способной довести меня до матери, нет.
Я мог пойти к тёте Шуре, и она стала бы кормить меня без всяких денег, как своего внука. Но нет сил выйти из дома.
Прижав мишку к груди, целый день я стою у окна.
Серое здание с решётками — не лучшее зрелище, я предпочёл бы деревья, те, что окружали нас с Павлом в лесу, или спектакли, что мы с Павлом смотрели в театре, или ёлку с игрушками в громадном зале, там мне дали подарок с апельсином, печеньями и конфетами. Но выбора у меня нет, никогда больше до тех мест, куда возил меня Павел, я не доберусь. У меня есть только это окно, и за ним — серое здание.
Птицы не садятся на него, пролетают мимо.
Однажды одна из них села на моё окно, и я увидел сизый круглый глаз, смотрящий на меня. Он стал расти. И вовсе он не сизый. Это глаз Павла. Я закричал, я распахнул окно, но птица исчезла. Ещё мгновение, и я выпал бы, если бы мать не ухватила меня за ноги и не втащила обратно в комнату. Она закрыла окно и ушла к себе.
…День за днём серый дом с решётками. Птица больше не прилетает. Да и зачем? Мне нечем накормить её. Но зато я превращаю серый дом напротив то в сцену, на которой летает Карлсон, расхаживает Пеппи или отламывает свои сахарные пальцы сказочный герой «Синей птицы», то в лес, по которому мы идём с Павлом на лыжах. И мать с нами. Она идёт за мной, и спиной я чувствую исходящую от неё силу. Даже скрип снега под её лыжами слышу.
— Ешь, — говорит мне Павел и кладёт на мою тарелку пельмени.
Тётя Шура подперла рукой щёку и смотрит на меня.
Студень тает во рту. Пельмени обжигают губы. Шарики мороженого стекают в глотку розовыми, белыми струйками.
Мать — за моей спиной, и потому всё так вкусно.
Мы с Павлом сидим на коне-качалке, на одном конце он, на другом — я. Он улыбается и чуть привстаёт, чтобы я мог рухнуть вниз. Лишь он садится, я взлетаю.
За моей спиной — мать. Это она возносит меня вверх, это она бросает меня вниз.
После мальчика она никого не приводит.
Наступает день, когда я не могу встать и дойти даже до туалета. Лежу на кровати, прижимая к себе мишку и смотрю в окно. Надо встать и поскорее открыть его. Никакого серого дома с решётками нет. Есть простор, в котором живёт птица. Не птица. Павел. Он зовёт меня. Он исчез тогда так быстро, потому что ждал — я полечу с ним. Сейчас он зовёт меня к себе. Он соскучился.
Сейчас я встану.
Зачем? Вот он, Павел. Он склонился надо мной. Он наконец пришёл ко мне.
— Что же ты лежишь? — улыбается он. — Ты же хотел полететь на планету к Маленькому Принцу. Летим, сынок. Не бойся. Это совсем легко. Это легче, чем кататься на лыжах. А ты ведь мог на лыжах?! Мишку? Ты хочешь взять мишку? Не надо. Тебе не будет плохо без мишки. Маленький Принц нас ждёт.
