Нора Робертс - Вернуть любовь
Он был в черном: черные брюки и черная рубашка-поло. Контраст белого и черного бросился в глаза, когда он встал рядом с Рейвен. В сторону от микрофона он тихо сказал ей:
— Извини, Рейвен, что я не пришел к тебе в гримерную, но я хотел видеть тебя стоящей лицом к публике.
— Что вы хотите петь? — громко спросила Рейвен.
Прежде чем он успел ответить, публика решила за него. Рейвен улыбнулась и замерла.
«Снежная тишина»!
Брэндон взял ее за руку, в которой она держала розу.
— Мой оркестр не знает этой мелодии, я давно не пела эту песню… — начала было она.
— Я знаю ее. — На сцену поднялся Марк Риджли со своей гитарой. — Я буду аккомпанировать вам.
Брэндон подвел Рейвен к своему микрофону. Она знала, как нужно исполнять эту песню, — стоя лицом к лицу, глядя друг другу в глаза. Это был дуэт для влюбленных со скрытым и сложным смыслом. Музыкальная мелодия песни должна была отражать их чувства. Голоса артистов следовали один за другим. И Рейвен забыла о слушателях, забыла о сцене и на какой-то момент — о пяти годах разлуки с любимым.
В их пении было даже больше интимности, чем она собиралась допускать в их новых деловых отношениях. Сейчас она не могла сопротивляться ему. Когда Брэнд пел, обращаясь к ней, казалось, он говорил: «Нет ничего, кроме любви, никогда не может быть ничего, кроме любви». Это еще больше подчеркивалось мизансценой и заключительным поцелуем, более страстным, чем простое прикосновение. В конце песни их голоса на мгновение замирали, а потом сливались. Брэндон видел, как дрожали ее губы, когда он подхватывал ее последние слова, и затем они пели их в унисон.
…Нам неведенье дано,
Не напрасно, не случайно!
Светит в прошлое окно,
Наше будущее — тайна…
На тебе сошелся свет,
Я люблю… уйми тревогу,
И пускай ложится снег
На осеннюю дорогу…
Они словно были на необитаемом острове, а не на сцене под прожекторами, на глазах у тысячи зрителей. Она не слышала сумасшедших аплодисментов, восторженных восклицаний, выкрикивания их имен. Ее руки тянулись к нему — в одной был микрофон, в другой — роза. Вспышки фотоаппаратов сверкали подобно фейерверку. Она потеряла чувство времени. Ее губы касались его губ, может быть, часы, или дни, или только секунды. Но, когда Брэндон увел ее со сцены, Рейвен вся дрожала от напряжения, какого она не испытывала прежде. Он смущенно посмотрел ей в глаза, изумленный вспыхнувшей в ней страстью, и улыбнулся.
— Рейвен, сегодня ты была лучше, чем когда-либо! — Он поцеловал ей руку. — Все плохое в этом сентиментальном номере ушло. Да, в этой песне природа и чувства влюбленных слились в единое гармоническое целое.
После двух часов выступлений и сверх того вызовов на бис Брэндон уже чуть не силой увел ее со сцены.
— Рейвен, они будут так держать тебя всю ночь. — Он слышал, как у нее участилось сердцебиение. Он по себе знал, как бешено расходуются силы за два часа пребывания на сцене.
У гримерной стояли толпы людей, загораживая проход, чтобы поздравить Рейвен или хотя бы прикоснуться к ней. Репортеры расталкивали толпу локтями, задавая им вопросы. Она старательно отвечала, а Брэндон бросал короткие реплики со свойственным ему шармом, одновременно решительно и быстро продвигая ее к гримерной. Как только они вошли туда, он запер дверь.
— Хотя я едва держусь на ногах, — сказала она устало, — я чувствую себя вполне хорошо! — Ее глаза сияли. — Это шампанское?
— Я решил, что тебе надо подкрепиться после бешеных оваций твоих поклонников.
— Ну вот я выпью, и мне будет легче. — Пробка хлопнула, и белая шипящая пена брызнула ей в лицо. Брэндон достал два фужера, наполнил их и протянул один ей.
— Я говорю правду, дорогая. — Он чокнулся с ней. — Ты никогда не была так хороша, как сегодня.
Рейвен улыбнулась и поднесла фужер к губам. Брэндона снова охватил неистовый приступ желания. Бережно он взял у нее фужер и поставил на стол рядом со своим.
— У меня ощущение, что я что-то должен предпринять в этот вечер.
Она была не готова к такому повороту событий…
Но его долгий глубокий поцелуй… Его рука, блуждающая по ее груди… Рейвен почувствовала, что теряет над собой контроль. Брэндон страстно целовал ее, и она отвечала тем же.
— Брэнд… — шептала она у его губ. Она тоже желала его, желала отчаянно — и боялась.
— Ты прекрасна, Рейвен. Одна из самых прекрасных женщин, каких я только знал. — Она сумела отступить назад, протянула руку, взяла фужер и вызывающе подняла его.
— За одну из многих?!
— Да, я знал многих женщин, — усмехнулся Брэндон и поднял фужер. — Почему ты не сотрешь эту дрянь с лица, чтобы я мог тебя видеть без краски?
— Ты знаешь, сколько времени мне надо сидеть спокойно, пока я сниму грим. — Рейвен подошла к туалетному столу и зачерпнула обильную порцию кольдкрема. Она начала успокаиваться. — Гример старался сделать меня очаровательной и привлекательной.
— Ты меня возбуждаешь, когда очаровательна, а привлекательной ты была бы и в бумажном мешке.
Рейвен видела Брэнда в зеркале. Он выглядел необычайно серьезным.
— Вероятно, ты сказал мне комплимент. — Она густо намазала кремом лицо и усмехнулась. — Сейчас я привлекательна?
Брэнд тоже усмехнулся ей в ответ.
— Рейвен, не будь бесчувственной, ответ ясен.
Она начала снимать с лица грим.
— Брэнд, мне было хорошо снова петь с тобой. Я всегда чувствовала себя как-то необыкновенно, когда мы выступали вместе. И сегодня тоже. Представляю, что напишут в газетах о нашем дуэте, особенно… особенно о том, как мы его закончили.
— Мне понравилось, как мы его закончили. — Брэндон встал и положил руку ей на плечо. — И он всегда будет заканчиваться так. — Он поцеловал ее сзади в шею, а в глазах сверкнули искорки смеха. — Ты боишься прессы, Рейвен?
— Нет, конечно нет, но Брэнд…
— Знаешь, никто так не произносил моего имени, кроме матери. Странно. — Он наклонился и еще раз поцеловал чувствительную кожу ее шеи. Ты всегда по-особому воздействовала на меня.
— Брэндон …
— Когда я был ребенком, — продолжал он, проведя губами вверх до уха, — и мама называла меня Брэндоном, я всегда знал, что это означает. Чтобы я не натворил, возмездие близко и неотвратимо.
— Так и вижу, как ты совершаешь одно преступление за другим.
Рейвен старалась говорить легко и непринужденно, но как только попыталась отодвинуться, Брэнд развернул ее лицом к себе.
— Даже трудно сосчитать.
