Линда Барлоу - Подарок на память
— Имеется арендованная квартира, принадлежавшая ей, или, я бы сказал, принадлежащая «Горизонтам власти». Полагаю, там могли остаться какие-то личные вещи. И еще вот это. — Стенли протянул Эйприл большой плотный конверт. — Мне было приказано вручить это лично вам, если с мадам что-нибудь случится. Насколько я тогда понял, в конверте предмет, имеющий лишь символическую ценность. «Подарок на память», как она выразилась.
Эйприл вскрыла конверт и достала фотографию размером 12x18 в рамке. На фото были Эйприл с Риной, стоящие у своего коттеджа тем летом, на Кейп-Коде. Рина в коротких шортах и мужской рубашке большого размера с короткими рукавами, узлом завязанной на животе; Эйприл в поношенных рваных шортах и футболке клуба «Бостон Селтик». Обе стояли босиком, в руках Эйприл держала бейсбольную перчатку.
Выцветшая фотография в металлической рамке. Последнее ее беззаботное лето. Жизнь Эйприл в ту пору вела беспокойную и бродячую, и все же она была счастлива со своей матерью.
Стенли кашлянул:
— Скромная память, но, уверен, оставлена она с любовью.
Эйприл покачала головой:
— Ни этого слова, ни этого понятия в словаре моей матери не было.
Она поднялась и прошлась по комнате, стараясь успокоиться, собраться с мыслями. Остановившись у окна, Эйприл посмотрела на город. Она совсем не знала Нью-Йорка. Для ее же матери Нью-Йорк был городом, в котором она достигла своего наивысшего и самого драматического успеха. «Горизонты власти». Собственная империя Рины де Севиньи.
Завещанная ею своей единственной дочери. Которую она бросила, когда той было двенадцать лет. Почему?
Эйприл обернулась:
— Мистер Стенли, вам, как я понимаю, хорошо знакома семья Севиньи. Вы ведь могли бы сказать, или по крайней мере подсказать мне, почему Рина оставила это наследство мне, а не кому-либо из них?
— Я сказал все что знаю.
— Она на самом деле считала, что жизнь ее в опасности, не так ли? Иначе зачем бы ей было нанимать телохранителя?
Адвокат пожал плечами.
— Может, Рина никому в семье не доверяла? Может, поэтому она оставила свое богатство мне, единственному в ее жизни человеку, который не имел ничего общего с семьей Севиньи?
— Все возможно, — медленно произнес Стенли. — Но, повторяю, мадам Севиньи не посвящала меня в свои личные отношения.
— И вам нечего сказать, чтобы помочь мне? Кажется, Изабель была потрясена, услышав завещание. Я получила то, что рассчитывала унаследовать она?
— Думаю, нет никакого секрета в том, что, согласно прежнему завещанию мадам де Севиньи, Изабель являлась главной наследницей. Но по каким-то причинам Рина заменила Изабель вами.
— И вы не знаете почему?
Стенли отрицательно покачал головой:
— Прошу прощения, миссис Хэррингтон.
— Черт возьми, мистер Стенли, моя мать убита. Теперь меня просят занять ее место. И прежде чем принять решение, я хотела бы представлять, как мне вести себя в доме, который может стать для меня змеиным гнездом.
— Вы вольны отказаться от наследства, — поджав губы, заметил Стенли. — И тогда оно перейдет Изабель.
— Что, естественно, будет самым простым выходом для всех, заинтересованных в этом деле. Прошу меня извинить, но я должна подумать.
— Разумеется.
Эйприл вложила фотографию в конверт и, прижав его к груди, поспешно вышла из офиса.
— Она стоит шесть тысяч фунтов, но я сомневаюсь, чтобы они это понимали. — Кристиан говорил по телефону со своим агентом в Лондоне. — Думаю, следует предложить им четыре и быть готовыми поднять до пяти. Если они предъявят более высокую сумму обложения, чем та, которую я видел последний раз на своем дисплее, мы заплатим им все шесть и ни цента больше. — Он помолчал. — Тут надо поторговаться, Жиль. Для этого я вас и держу.
— Конечно, сэр. И я очень высоко ценю ваше доверие, — затараторил в ответ Жиль. — Можете быть спокойны — эта сделка будет заключена к полнейшему вашему удовлетворению.
«Лакействующий подхалим», — подумал Кристиан, а вслух, перед тем как бросить трубку, сказал:
— Надеюсь на это, Жиль.
Он откинулся на спинку черного кожаного кресла в библиотеке своей квартиры на Пятой авеню и закурил. Вот так-то лучше. Не столько сам табак, сколько вид тлеющей сигареты и запах дыма немного успокоили его. Ему нужна была эта ваза, он страстно о ней мечтал. Редкий образец особенного стиля китайского экспортного фарфора, она замечательно дополнила бы его коллекцию. И все же не стоило тратить на нее столько времени. Есть дела и поважнее, вот где надо было бы поломать голову.
К примеру, кутерьма, в которую втянул их отец.
Пуская клубы дыма, Кристиан включил монитор компьютера и вызвал нужную финансовую информацию. Просмотрев серию последних сообщений, он покачал головой и потушил сигарету.
«Дерьмо», — выругался про себя Кристиан.
С утра показатели не изменились. Хотя на иной ход дела рассчитывать и не приходилось. Последние три месяца он заведовал финансовым отделом и был главным кассиром гигантской корпорации, которая именовалась им в шутку «Империя де Севиньи». Десять лет назад, когда по настоянию отца ему пришлось заняться семейным бизнесом, их компания была фантастически преуспевающей. Дело, начатое в Марселе еще прадедом Кристиана и бывшее поначалу небольшой конторой по морским перевозкам, с годами выросло в компанию, осуществляющую панъевропейские сухопутные и международные морские перевозки.
Вторая мировая война парализовала деятельность компании «Де Севиньи Лтд.», перебравшейся незадолго до оккупации в Париж Семья, в кровь которой немалую долю добавили предки-евреи, бежала на Запад, в США, и снова открыла дело уже в Нью-Йорке. Они смогли восстановить марсельские связи, где находились крупнейшие судостроительные заводы компании, и дело переросло в процветающее транснациональное предприятие.
На протяжении пятидесятых и шестидесятых годов корпорация «Де Севиньи» устояла против всех попыток национализации и осталась частной, управляемой только членами семьи. Она расширила свою деятельность, начав строительство сухогрузов, роскошных морских лайнеров и военно-транспортных судов. В семидесятых годах во время энергетического кризиса их танкеры поспели как раз к транспортировке ближневосточной нефти; бум в начале сумасшедших восьмидесятых на высококлассные круизные суда настолько укрепил их положение, что Севиньи расширили свое представительство в Нью-Йорке, а позже и вовсе перевели сюда из Парижа главный офис.
Теперь же, после многолетних сокращений государственных субсидий, свертывания военных заказов и всеобщего экономического упадка, кораблестроение шло ни шатко ни валко.
