Филлис Уитни - Бирюзовая маска
— Конечно, я постараюсь, если он меня спросит, — пообещала я.
— Теперь расскажи мне что-нибудь о себе, — сказал он. — Чем ты занимаешься? Чем ты хочешь заниматься?
— Я хочу одного — быть художником.
Он тихо рассмеялся от удовольствия, горечь ушла, настроение мгновенно изменилось, неожиданно став спокойным. Мои собственные эмоциональные состояния менялись не так быстро.
— Значит, существует такая вещь, как гены! Склонность к рисованию прошла через всю нашу семью. Вместе с другими, менее приятными вещами. Я — несостоявшийся художник, поэтому я посвятил свою жизнь коллекционированию чужих работ. Как ценитель и критик я не имею себе равных. У Доротеи тоже был талант, но она над ним не работала. Ей было все равно.
— А для меня это важно. Я очень много работаю. Этим я зарабатываю себе на жизнь, хотя, в основном, это — работа в рекламе. У меня была выставка картин в галерее в Нью-Йорке, я даже продала несколько из них. Мне уже не терпится начать работать в Санта-Фе.
— Хорошо. Это хорошая страна для художников, и этот город к ним добр. Что там у тебя в руках, с чем ты играешь все время, пока мы говорим? Похоже на деревянную фигурку.
Я вспомнила фигурку птички-полоза и вручила ее ему через стол.
— Вы сделали мне ее, когда я была очень маленькая. Я ее сберегла. С этой игрушкой я ложилась в кровать, и она успокаивала меня, когда я чего-нибудь боялась.
Он взял фигурку и стал рассматривать. Я знала, что он ощупывает пальцами, чтобы почувствовать гладкость полированного дерева и черточки, которые сделал в нем резец. Его любовь к дереву как средству самовыражения была ясно видна из того, как он трогал фигурку, и, может быть, в этой любви была и печаль, потому что он больше не мог создавать, как раньше. Я почувствовала связь понимания с ним, потому что я тоже хотела создавать.
— Да, я ее помню, — сказал он. — Я помню большие надежды, которые я возлагал на тебя, на дочь Доротеи. Ты меня тогда любила совсем бескорыстно. Ничего от меня не хотела. — Вдруг в его голос закралась подозрительность, и мое недолгое чувство связи с ним было разрушено. — Что теперь ты от меня хочешь?
Эти перемены настроения меня раздражали, но на этот раз я была готова с ответом.
— Ничего, кроме того, что вы захотите дать, дедушка.
В ответ он посмотрел на меня высокомерно и гордо — в его взгляде не было теплоты.
— Я мало что могу тебе дать. Но, может быть, есть что-то, что я хочу получить от тебя.
— Я дам это вам, если смогу, — сказала я.
— Ты похожа на Доротею. Великодушная. Я окружен людьми, которым я не могу больше доверять. Врагами. Я страдаю от этого. Но, в конце концов, сущность каждого настоящего испанца — в его способности страдать. Страдать и смеяться. Однако через некоторое время смех превращается в насмешку.
Казалось, он впал в задумчивость, и я попыталась вытянуть его из этого состояния.
— Мне бы хотелось узнать что-нибудь о моей бабушке, — сказала я мягко. — Какая была Кэти?
Выражение его лица смягчилось, он открыл ящик стола и вынул оттуда картину в овальной рамке — еще одну миниатюру.
— Это тоже написал я, еще до рождения детей.
Он вручил мне миниатюру, и снова я увидела, что у него был дар портретиста. На меня смотрела молодая женщина с сильным характером. Это была женщина, которая ненавидела саманные стены, но любила мужа, и преданность ему не оставляла места для слабости. У нее были светлые волосы, как у Элеаноры, и на портрете они были коротко острижены и пушистыми завитками обрамляли ее юное лицо, но взгляд ее голубых глаз был взглядом взрослого человека, а очертания подбородка говорили о силе воли. Это была женщина, которая умела бороться.
Моя бабушка, подумала я и почувствовала в себе пробуждение воспоминаний. Она не была чужой мне. Я узнала в ней часть себя, хотя внешне мы совсем не были похожи.
Он взял у меня портрет и отложил его в сторону.
— Потом она уже выглядела иначе, и я ее запомнил другой. Я хотел, чтобы у нее были длинные волосы, и она отрастила их, густые и тяжелые, как золото, которое они напоминали. Она их закалывала высоко на голове, и это придавало ей гордый и уверенный вид. Она могла бы быть знатной испанской дамой — моя Кэти.
Кэти с фермы в Айове! Думала ли она когда-нибудь, что ей придется играть роль испанской дамы?
— Жаль, что я ее не знала, — сказала я.
Хуан Кордова сказал с отчаянием в голосе, скрывавшем в глубине гнев:
— Она имела право тебя знать. Но твой отец увез тебя отсюда.
— Думаю, что он сделал это из лучших побуждений. Он хотел, чтобы я выросла в другой среде.
— И вдали от меня.
Слова были откровенными, уверенными, и я не стала спорить.
— Ну, хватит об этом, — продолжал он. — У меня нет времени для сентиментов. Нет времени для прошлого. Мне осталось недолго жить, а нужно еще многое сделать. Мы должны составить план.
Я предполагала, меня ждет здесь именно проявление чувств, но теперь видела, что ошиблась. Здесь можно услышать лишь о планах Хуана Кордова.
Некоторое время он молчал и о чем-то думал. Я с беспокойством ждала, не доверяя его планам относительно меня, и оглядывала комнату. Неизбежные белые стены и коричневые виги, украшавшие потолок. На окнах бургундские шторы, но так как эта комната находилась немногим выше гостиной, из нее не открывался вид вдаль, как из моей. Позади была дверь, за ней темнота спальни. А вокруг, на полках книжных шкафов и на маленьких столиках, стояли сокровища целой жизни. Мой взгляд остановился на прекрасно вырезанной и раскрашенной фигурке матадора, взмахивающего своим плащом. На полке ниже стояла глиняная ваза светло-коричневого цвета, на всей ее поверхности по кругу мчались, поднимая копыта, коричневые буйволы, убегая от охотников. Ваза казалась старинной, и, наверное, была дорогой. Однако здесь не было никого из тех устрашающих обитателей пустыни, которых я видела внизу. Может, Хуан Кордова взял на себя их роль, и мне пришло в голову, не я ли та жертва, на которую он нападет в следующий раз. Я отогнала эту тревожную мысль и опять стала разглядывать комнату.
На стенах висели картины с видами Санта-Фе: собор Св. Франциска отбрасывал тень двойных башен на каменный тротуар, ряд саманных домиков, которые, может быть, стояли на этой улочке, изображение Аламеды и еще одно — залитая солнцем площадь. Без сомнения, это было написано местными художниками, и мне захотелось попробовать найти свои собственные виды, изобрести свои собственные сочетания красок для того, что я видела.
— Я решил, — неожиданно сказал мой дедушка, и его голос был сильным, уверенным, без намека на слабость. — Есть кое-что, что ты сделаешь для меня сразу же.
