Наталья Нестерова - Ищите кота (сборник)
— Судьба от приборов зависит? — не усмехается, а мямлит, на меня не смотрит, пол разглядывает. — Хорошо, подожди.
Ирка ушла в комнату, я на пороге стою, и тут выскакивает Сергей. Трясется от злости, только кулаками не машет.
— Что тебе надо? — шипит. — Что ты к нам лезешь? От тебя одна подлость! Не смей к нашей двери приближаться!
Напугал! Я бы ответила, но тут, как назло, Игорь из лифта вышел. С букетом цветов, улыбается. И вдруг здоровается:
— Сергей Николаевич! Здравствуйте! Вы здесь живете?
Оказалось, что сестру Игоря мой сосед оперировал когда-то по поводу аппендицита. Они разговаривают, а я стою дура-дурой, не знаю, как половчее Игоря увести. И тут он говорит:
— А сейчас моя сестренка в клинике лежит, под опекой Светланы, — кивает в мою сторону.
Сергей, не глядя на меня, цедит:
— В таком случае примите искренние соболезнования!
И дверь перед нашим носом закрыл.
Вечер, конечно, насмарку. Хотя Игорю я пыталась объяснить, почему у меня с соседями война. Немного приукрасила: мол, Сергей за мной ухлестывал, когда мы вместе работали, потом случайно с Иркой переспал, она забеременела, пришлось жениться, но меня забыть не может, домогается. Игорь вроде поверил, но все равно не задержался, быстро ушел. А затем и вовсе пропал — сестру выписали, и поминай как звали.
Несколько месяцев мы с соседями жили в состоянии холодной войны, а потом случилось несчастье. Возвращаюсь как-то утром с дежурства, на нашей площадке гарью пахнет, а из-под дверей Иркиной квартиры тоненький дымок тянется. Пожар! Я стала звонить им в дверь — никто не открывает. Сбегала за ключом от их квартиры: еще с тех времен, когда дружили, у меня остался. Дверь распахнула — полно едкого дыма, но огня не видно. Вдруг слышу — тихий детский плач. Я стала кричать, звать по именам детей. Девочка старшая откликнулась, в шкафу от страха спряталась. Я ее в охапку и к себе. Вернулась, одного из близнецов из-под кровати вытащила, тоже отнесла. А второго нет, хоть убей. Задыхаюсь, кашляю так, что легкие наизнанку выворачиваются, из глаз слезы ручьем, а его нигде нет, не откликается и в дыму ничего не видать. Прибежали другие соседи, нашли, где горит. Потом выяснилось: Ира в магазин ушла, пока дети спали. Проснулись и стали играть со спичками, уронили их на ковер, он стал тлеть и жутко дымить.
Второго близнеца я под кроватью нашла, еле вытащила. В угол забился, за ноги его тянула, он уж был без сознания. Выхожу, шатаясь, с малышом на руках, тут Ирина поднимается. Увидела нас и в обморок грохнулась. Вернее, к стенке прислонилась, сама белее этой стенки, и медленно на пол сползла. Я крикнула соседям, чтобы нашатырю ей дали или водой полили, а сама побежала близнеца откачивать. Потом пожарные приехали. Когда «скорая» прибыла, малыш у меня уже дышал, хотя был очень плох. «Скорая» увезла детей и Ирину в больницу.
Три дня состояние детей, особенно того, которого я последним вытащила, было тяжелым. Сергей и Ирина от них не отходили, ночевали в больнице. А на четвертый день Ирина пришла вечером ко мне. Выглядела — краше в гроб кладут.
— Я, — говорит, — Света, хочу перед тобой на колени стать. Ты спасла наших детей. Это больше, чем наши с Сергеем жизни, это самое дорогое и святое, что у нас есть. Если бы дети погибли, я бы наложила на себя руки. Ты всех нас спасла!
— Ладно тебе! — отвечаю. — Не такая уж я подлая гадина, чтобы спокойно чаек попивать, если дети в дыму задыхаются или добро ваше горит.
Мы еще поговорили, как все случилось, как сейчас малыши себя чувствуют. Я думала, Ира не вспомнит о том случае, когда я с ее мужем переспала. Замнем для ясности, будто ничего и не было. Но она все-таки заговорила:
— Света! Я должна признаться, что все это время ужасно тебя ненавидела. Отвратительное чувство! Прежде ничего подобного не испытывала, а тут просто справиться с собой не могла. Как вспомню о тебе или увижу случайно, горло от ненависти перехватывает. Прости меня! Я только сейчас, когда сидела ночами у постели детей, все поняла. Ты любишь Сергея? Все эти годы любила, страдала? Бедняжка! Как мне жаль и неловко! Я не могу найти слов утешения.
У меня тоже слов не было, рот разинула от изумления. Какое утешение? Какая любовь? Чушь собачья! Сергей — хороший мужик, но чтобы сохнуть по нему столько лет! Бред!
Конечно, у меня язык чесался правду ей сказать, и противно, когда на тебя смотрят как на придурочную. Но язык я прикусила: пусть думает, что хочет, худой мир лучше доброй ссоры. Тем более, что Ирка предложила снова моего Валерку к ним приводить. А родители письмами меня завалили — приезжай, забери, что ты за мать, если ребенка не воспитываешь.
Ирина ушла, а я потом еще долго места себе не находила. Ира, понятно, ошибается, почему я Сергея соблазнила. Но и я-то не знаю! Зачем и с большим удовольствием нагадила людям?
ЖАННА ЖАЛУЕТСЯ
Звучит как логопедическая скороговорка для ребенка, не выговаривающего шипящие звуки: «Жанна жалуется на жизнь». Однако ничего не поделаешь, мою подругу зовут Жанна, и она всегда любила плакаться.
Например, когда учились в школе, Жанна сокрушалась:
— Мне мама купила чудный джинсовый костюмчик, а папа не разрешает ходить в нем в школу, чтобы не выделяться и чтобы другие ребята не завидовали. Оля, разве мне завидовали бы?
Еще как! Родители Жанны могли себе позволить баловать единственную дочь, а большинство наших одноклассников были из семей весьма скромного достатка. Про свой восхитительный рюкзак Жанна говорила, что цвет его нахально яркий. Про новые сапожки — что каблук маловат; про изумительную курточку — что молнии на карманах без брелоков, про дивный браслетик — что из золота низкой пробы. И так до бесконечности. Жаннины сетования диктовались не стремлением сгладить разницу между нею, богатой, и нами, бедными. До подобных высот благородства девочка Жанна не поднималась. Все по поговорке: кому суп жидок, а кому жемчуг мелок. И еще вопрос, кто сильнее плачет: нищий над последней краюхой хлеба или миллионер над недостатком злата. Бесятся с жиру нисколько не слабее, чем с голода.
Тем не менее в детстве я Жанну очень любила, и дружили мы взахлеб. Наверное, потому, что признавали и принимали особость друг друга: Жанна — капризная баловница с задатками ленивой аристократки, Оля — всезнайка с веселым быстрым умом. Премьерство Жанны разбивалось о мою насмешливость, улеты моего воображения тонули в Жаннином практицизме, и мы были счастливы. Кстати, Жанна всегда признавала, что я красивее. А ведь для девочки признать чье-то превосходство во внешнем виде — настоящий подвиг.
— Ты очень красивая, — говорила Жанна, — а я потрясающе симпатичная.
